Источник – Литературная газета №48, декабрь 2021 года
Текст – Виктория ПЕШКОВА
На Новой сцене Большого театра состоялась премьера оперы Моцарта «Дон Жуан» в постановке Семёна Спивака. Худрук Санкт-Петербургского Молодёжного театра на Фонтанке к оперной сцене применил принцип, каким успешно пользуется на драматической – говорить о глубоком легко.
Интерес к величайшему соблазнителю всех времён и народов угаснет, по всей видимости, только вместе с самим человечеством, из века в век продолжающим грезить об идеальных возлюбленных, всепоглощающих страстях и бесконечных наслаждениях. Нынешний «Дон Жуан» на сцене Большого (если не считать возобновлений) – восьмой по счёту. Его непосредственный предшественник увидел свет рампы чуть более десяти лет назад. Постановка Дмитрия Чернякова и Теодора Курентзиса образца 2010 года выдержала всего двенадцать представлений, наглядно продемонстрировав – хрупкой сущности классической оперы радикальные метаморфозы зачастую не на пользу. Каждая эпоха ищет в классике собственный голос, и важно, чтобы он не затмевал звучание первоисточника. То, что эффектно смотрится на подмостках зарубежного фестиваля – спектакль ставился для Экс-ан-Прованса – далеко не всегда органично встраивается в жизнь репертуарного театра и находит отклик у отечественной публики, отдающей такому театру свои симпатии. Упрекать последнюю в «отсталости» - чистой воды лукавство. Зритель, не желающий восхищённо внимать эскападам постановщика-прогрессора, всеми фибрами души ощущает, что он новатору не интересен и платит ему той же монетой.
Спектакли Семёна Спивака – это всегда пространство доверительного разговора о том, что всех нас волнует именно сегодня. «Дон Жуан» (это первое обращение режиссёра к жанру оперы) не стал исключением. Спивак перенёс героев Моцарта и Да Понте в 50-е годы прошлого века – эпоху тонких талий и глубоких декольте (художник по костюмам Галина Соловьёва), когда её величество Женственность царила в мире, даже не думая прятаться в бесформенный оверсайз и безликий унисекс. Окружая себя длинноногими красотками в откровенных алых платьях (о, сколько желчных стрел выпустили в них ревнители моральных устоев феминизма!), Дон Жуан и понятия не имел, насколько ему повезло. В нынешнем веке его последователям о таком и мечтать невозможно – того и гляди на обвинение в домогательстве нарвёшься.
Но, пожалуй, главной метафорой постановки стали возвышающиеся друг над другом пышные пиршественные столы в сцене свадьбы Мазетто и Церлины – в перекроенном пандемией мире пир во время чумы из художественного образа превратился в способ существования миллионов людей, пытающихся жить так, словно ничего не происходит. При желании можно копнуть ещё глубже. Бесконечная натужная фиеста – вот что сегодня представляет собой любой мегаполис. Днём и ночью улицы его полны праздного люда, давным-давно позабывшего, что такое подлинный праздник. А ведь испокон веков он являлся лишь краткой передышкой посреди долгих и тяжких трудовых буден. Дон Жуан, вторгшийся в идиллию Мазетто и Церлины – это праздность, разъевшая праздник.
Однако унылое морализаторство совсем не то, что можно ожидать от спектакля Спивака. Режиссёр, всегда внимательно прислушивающийся к голосу автора, на сей раз расслышал то, что большинство постановщиков на протяжении минувших двух столетий привычно игнорирует: Моцарт определил свою оперу как dramma giocoso, дословно – шутливая драма, сиречь трагикомедия. И действительно, на комедийные ситуации либреттист и композитор не поскупились. Да, собственно и нисхождение Дон Жуана в ад, багровеющий отсветами шёлковых костров, играть сегодня на полном серьёзе как минимум странно. Без изрядной доли иронии вся эта многоугольная любовная история остаётся лишь пышной декорацией для прекрасных оперных голосов.
Для оперных певцов следовать драматическим установкам режиссёра было, наверное, непросто, но видно с каким удовольствием они позволяют персонажам выражать свои чувства не только в звуках, превращая их из достаточно условных фигур в живых людей, которым зритель не может не сопереживать. И это нисколько не мешает решению вокальных задач, поставленных перед исполнителями музыкальным руководителем постановки дирижером Туганом Сохиевым.
В известном смысле оперного «Дон Жуана» можно считать логическим продолжением драматического «Мольера» - летней премьеры Молодёжного театра на Фонтанке. Для Спивака великий сердцеед и великий лицедей в первую очередь – натуры страстные. Жизнь в отсутствие больших страстей их не увлекает. Один ставит спектакли на сцене, другой превращает в спектакль собственную жизнь, втягивая в эту постановку окружающих, нисколько не считаясь с их желаниями. Сценограф Семён Пастух визуально решил «Дон Жуана» как шахматную партию – вертикальные и горизонтальные ширмы меняют конфигурацию пространства так, словно ими движет невидимая рука безжалостного Рока.
Но кто же он – этот статный красавец – на самом деле? У каждого из действующих лиц – свой Дон Жуан. Для меланхоличного обаяхи Лепорелло (Кшиштоф Бончик) его строптивый хозяин тот чемодан без ручки, с которым не расстаёшься всю жизнь – и нести тяжко, и бросить невозможно. Ворча на Жуана, Лепорелло втайне восхищается им, потому и на память о сгинувшем синьоре он уносит… зонт, послуживший некогда «орудием убийства» Командора (метафор с обратным знаком по всему спектаклю разбросано великое множество). А для самого Командора (Денис Макаров) соблазнитель дочери не столько убийца, сколько исполнитель воли Провидения, вознамерившегося извлечь достойного синьора из этого мира для исполнения более важной миссии на том.
Упивающуюся страданиями донну Анну (Светлана Лачина) коварный искуситель самим фактом своего существования избавляет от брака со слишком уж идеальным доном Оттавио (Туомас Катаяла), которого она если и любит, то, прямо скажем, странною любовью. А романтику Оттавио его соперник откроет глаза на ироничную сторону любви. Для простодушного Мазетто (Александр Бородин) и лукавой Церлины (Екатерина Воронцова) – лакмусовая бумага, проявляющая подлинную силу их чувства, а заодно показать, кто в доме будет хозяином. Самый горький урок достанется донне Эльвире (Динара Алиева): она верила, что сможет пробудить в любимом ответное чувство и, потерпев крах, уйдёт в монастырь не во искупление греха, а смирившись перед силой, которой подчиняется даже любовь.
Семён Спивак решительно спорит с традицией наделять Дон Жуана некой сверхинфернальностью и превращать легкокрылое моцартовское творение в трагедию античного накала. Поклонники демонизации непревзойдённого развратника рассуждают следующим образом: раз уж Моцарт допустил в dramma giocoso настоящую смерть (даже в opera seria это событие выносилось за сцену), значит, это не простая история о наказании нераскаявшегося грешника, и Дон Жуан наказан за что-то совсем другое, более возвышенное, хоть и не угодное Богу. У Спивака всё проще: Дон Жуан – никакой не демон похоти, а всего лишь человек, который не в состоянии остановиться. Таким он и получается в исполнении Ильдара Абдразакова. И старинная легенда обретает совершенно сегодняшнее звучание – во что человек превращает свою жизнь, повинуясь заклинанию «ты можешь всё и достоин самого лучшего».
Если у Дон Жуана было так много – не важно, сколько именно – женщин, то он, как человек умный, не может не понимать, что с определенного момента каждая следующая его победа никакого значения не имеет – новая возлюбленная, кем бы она не была, не откроет ему ничего сверх того, что он уже знает и о любви, и о самом себе. Почему же он не может остановиться? Да потому, что женщины не дают ему оставаться наедине с самим собой. Дон Жуан отвергает раскаяние как путь к спасению потому, что, продолжая жить, он не сможет заполнять чужими любовями вакуум, царящий в его душе. Он устал от самого себя и рад вторжению Командора – пусть хоть Небеса меня остановят, если сам я этого сделать не в состоянии. Жизнь Дон Жуана – не трагедия, а трагикомедия, и не стоит относиться к этой истории слишком серьёзно. Улыбайтесь, господа. Улыбайтесь!