ИСПАНСКАЯ БАЛЛАДА

Магуи Мира на глобальность не претендует: ее камерный спектакль, премьерой которого открыла сезон Малая (кто-то по привычке говорит «старая») сцена Молодежного театра, исследует всего одну, но очень конкретную проблему. «Мы, актеры, в политику не лезем!..» — звучит со сцены, и зрители, рассчитывавшие посмотреть «про любовь» — а чего еще можно ждать от спектакля с таким названием?! — как-то ежатся, чуть не вздрагивают, а потом следят за происходящим непривычно тихими и серьезными глазами. По сюжету, героиню-актрису расстреляют прямо во время выступления… но дело не в этом, и даже не в том, что вульгарное «С кем вы, мастера культуры?», увы, становится все актуальнее. Неожиданно другое: в театре, который давно считается уютной обителью некоего коллективного Утешителя, театрального Луки (не так давно моя юная коллега вообще предлагала театру задуматься о смене названия, дабы не вводить прогрессивно мыслящую молодежь в заблуждение), ведут-таки разговор о гражданской позиции/ее отсутствии, конформизме, и (бывает же!) совести тех, кто сам называет себя комедиантами. Возможно, разговор этот сбивчив, немного сентиментален; то строг, то срывается в крик и рыдания, но ни минуты не скучен и бесспорно искренен. Напомню: это второй опыт совместной работы М. Мира с труппой Молодежки. Первым была, на мой взгляд очень обаятельная «Зимняя сказка» (2009), и уже ясно — режиссерская манера постановщицы не агрессивна, «внедрение» не будет разрушительно для театра. …резкие звуки взрывов и выстрелов. Черная сцена обнажена до предела, с нее будто содрали кожу. Человек в мешковатых брюках и сером пиджачке, отдаленно напоминающий киногероев Дастина Хоффмана, суетится, мечется, пытается спрятаться под опрокинутым стулом в надежде спастись. Потом, как потерянный, бродит между разбросанными полукругом предметами: тазик, листы бумаги на полу, граммофон, столик… и вдруг, резко швырнув об стенку трехцветное полотнище (желтый-красный-фиолетовый), горько плачет… Граммофон не заводится, и Паулино (Александр Черкашин) негромко запевает сам: «Ах, Кармела!..». Песня-символ, песня-знамя. 1938 год, гражданская война, республиканцы- фашисты. Жестокая реальность, требующая самоопределения от всех и каждого. Сегодня городок Бельчите, где происходит действие — лишь руины, музей под открытым небом Испании, печальное напоминание о трагических событиях прошлого века в Европе. Для драматурга Хосе Санчеса Синистерры (к слову, знакомого петербуржцам по спектаклю М. Бычкова «Театр химер» в Театре на Литейном) — это город-призрак (в пьесу вплетен элемент мистики) и одновременно точка отсчета, предлагаемое обстоятельство места и времени. Однако при всей конкретике исторических реалий, необходимой автору для того, чтобы персонажи оказались в ситуации драматического выбора, природа пьесы условна, жанр неоднороден, композиция достаточно сложна. Сюжетное течение прерывается «флешбэками» из прошлого. Здесь и сейчас Паулино, ныне — уборщик, а раньше актер маленького бродячего варьете, беседует с привидением — но действительно ли перед ним бывшая партнерша и возлюбленная Кармела (Регина Щукина), казненная за отказ играть издевательский скетч перед пленными-смертниками? Или это лишь бред воспаленной совести, навязчивое воспоминание потерпевшего крах конформиста (а может, просто человека, поддавшегося «интеллигентской слабости» и всю жизнь терзаемого чувством вины…)? Прием ретроспекции дает возможность исполнителям «переключаться», и в камерном спектакле на двоих мы видим, по сути, четырех персонажей. Особенно интересно наблюдать за тем, как «переключается» актриса. Сыграть мертвую — цель практически недостижимая (во всяком случае, по Станиславскому), и если в первом акте Р. Щукина чуть более стеснена в выразительных средствах: внимательно и чуточку удивленно, как в первый раз, рассматривает самые простые предметы, медленно двигается, словно не чувствуя собственного тела, искусственно улыбается, поправляя искусственную прическу «волной», а-ля 1930-е, искусственным жестом… то во втором актриса чувствует свободу и разворачивает настоящий бенефис. Не ставя себе задачи соответствовать представлениям зала об «испанском колорите», Р. Щукина жертвует стилистикой театральной легенды, снижает пафос (в общем, простительный автору и режиссеру с темпераментом соотечественников Лопе де Вега), демонстрируя великолепное чувство юмора. А перед тем как принять судьбоносное решение, ее Кармела по-детски громко всхлипывает, шмыгает носом (поклонники вспомнят смешную девочку Жанну в спорном «Жаворонке» С. Спивака)… Трудно судить по первым показам, но мне уже сейчас кажется, роль Кармелы станет принципиальной для творческой биографии Р. Щукиной. Помимо редкого дарования, эта актриса обладает ценным качеством: способностью к постепенному, но неуклонному профессиональному росту. Мастерство А. Черкашина, безусловно, тоже не подлежит сомнению, но ему досталась не столь интересная и сложная роль — мужчины, слабого от начала до конца, которого и полюбить-то возможно лишь после смерти… Кульминационная сцена — выступление труппы варьете перед нацистами (роль которых исполняет зрительный зал Молодежного) — решена стильно и сдержанно. Прием «театр в театре» — прямоугольник света на полу, в тени у задника «костюмерная»: столик, вешалка, старые афиши. Череда эстрадных номеров (очень смешных!) — будто ступени к трагической развязке, а свист по трансляции — как звук потусторонних сил, от которого нервно вздрагивают герои. Любовь играется именно здесь — любовь-партнерство, любовь-творчество… слегка в опереточном стиле, но после представления все выходит на новый философский виток. Так что же с гражданской позицией?.. Финальная мизансцена красноречивее любых слов: Паулино с остервенением драит пол, будто пытаясь стереть, как ластиком, из своей памяти то, что случилось много лет назад. Не получается.