Источник — газета «Культура»
Беседовала Елена ФЕДОРЕНКО
Опера «Дон Жуан» готова появиться на сцене Большого театра. Накануне премьеры, запланированной на третье ноября, «Культуре» удалось поговорить с известным режиссером, народным артистом РФ, художественным руководителем Молодежного театра на Фонтанке, а теперь — «оперным» дебютантом Семеном Спиваком.
«Дон Жуана» Моцарта Большой театр полюбил без малого два столетия назад, когда дерзкий повеса впервые ступил на прославленную сцену. С тех пор Большой гостеприимно принимал многие интерпретации этой оперы — классические и радикальные. Одни постановки держались в репертуаре долго, другие быстро покидали подмостки. Новую версию, чье появление на целый сезон задержала пандемия, готовит именитая постановочная команда. В ее составе: дирижер-постановщик Туган Сохиев, режиссер-постановщик Семен Спивак, сценограф Семен Пастух, художник по костюмам Галина Соловьева, хореограф Сергей Грицай и художник по свету Дамир Исмагилов.
Первый блок показов состоится с 3 по 7 ноября на Новой сцене ГАБТ.
— Как вы, петербуржец, чувствуете себя в знаменитой московской труппе?
— Жизнь в столице у меня непростая… В музыкальном театре работаю впервые и слишком уж сжатые сроки отведены на подготовку спектакля: всего два месяца. Тормозила процесс в том числе принятая во всем оперном мире система приглашенных солистов, звезд. Они — артисты знаменитые и востребованные, объявляются незадолго до премьеры, и мы опять начинаем с пройденного. Несмотря на это работа интересна и, кажется, нам удалось построить что-то стоящее.
— По отношению к принципам вашей работы два месяца — нереально короткий срок. Вы обычно готовите ваши спектакли месяцами…
— …и даже годами. У себя в театре могу ставить спектакль даже полтора года. Сначала все над этим смеются, а потом понимают, что благодаря такой подготовке спектакли «На Фонтанке» идут часто по два десятилетия, и выглядят как новенькие. Перед каждым показом проводим репетиции, и я как не очень умный человек смотрю все спектакли, а в антракте делаю замечания. Мне нравится такой театр, где режиссер сидит на месте, как тренер на футболе, видит игру воочию и в перерыве может изменить судьбу матча – и советами, и перестановками.
— Зачем пошли в Большой, понимали ведь, что спокойных, тепличных условий не предвидится?
— Согласился потому, что интересно открывать неизведанное и принимать вызовы. Да и жена сказала: «Ты попробуй!» А я верю женщинам, у них очень развиты ответственность и интуиция.
— Действие спектаклей, не только оперных, все чаще переносят поближе к нашим дням. У вас — современная история?
— Она происходит в 60-х годы прошлого столетия, во времена фильмов Феллини, под ту эпоху стилизована сценография и по моде тех лет — костюмы. Эстетика итальянского кино периода неореализма близка театру переживания, он мне дорог, и позволяет соединять самые разные эмоции: иронию и доверчивую непосредственность, отчаянное неистовство и взрывной темперамент.
— Радикальные эксперименты вас не увлекли? В предыдущей версии «Дон Жуана» Большого опера стала едва ли не криминальной драмой. Действующих лиц связали родственные узы, в которых нелегко было разобраться.
— Мы стараемся предельно внимательно относиться к Моцарту, который написал оперу-буффа и в самом начале клавира обозначил — «веселая драма». Сценическое действие выстраиваем по либретто придворного поэта Лоренцо да Понте, близкого композитору. Единственное отступление позволили себе в последней картине — герои стали старше, чем в первоисточнике. Больше ничего не тронули. Рассказываем то, что сочинено более двух веков назад.
— Вопреки современной режиссуре, не увлеченной внятными историями?
— Молодые режиссеры нынче не заняты историями, им важнее зрелище. Появляется такой взгляд на пьесу как на полигон для демонстрации воображения — что хочу, то и ворочу. Мне близок совсем иной театр. Знаете спортивное выражение: «команда бьет класс»? Вот и я — за ансамблевый театр, где непонятными и невидимыми линиями соединены артисты, и за спектакль, в котором живет вечная идея.
— Какова она в вашем «Дон Жуане»?
— Мне важно помочь зрителям задуматься о том, что жизнь — это путь, и двигаясь по нему, человек должен развиваться. Я ставил спектакль не о соблазнителе и проходимце, а о молодости и энергии. Будем честны, в юные годы хочется все попробовать, всех осчастливить! Приходишь в восторг, когда ты нравишься. Такая щенячья жизнь, непреодолимое любопытство к противоположному полу. Я ставил об этом. И о молодости, и о второй половине жизни. Все-таки законы на Земле, придуманные Всевышним, — есть, и отходить от них не стоит. К закату жизни что происходит? Вроде бы ты остаешься самим собой, но уже должен принять возраст. Первая часть спектакля — о жизни, наполненной ощущениями, вторая — о жизни, занятой их удерживанием, ведь человек обязательно должен стареть, так природой задумано. Чем серьезнее ошибки молодости, тем сильнее расплата. Спектакль о взаимосвязи двух половинок жизни. Вот так я структурирую коллизию оперы.
— А ваш Дон Жуан?
— Очень похож на меня. Тот, которого играет мировая звезда Ильдар Абдразаков, это — я. Даниэль Окулич — известный канадский солист — подчеркивает язвительность героя. Дон Жуан живет взахлеб, радуясь каждому дню, любя жизнь, желая получить от нее все наслаждения.
— Вам просто выпало ставить оперу Моцарта или у вас особое отношение к австрийскому гению?
— Он умел своим искусством легко и свободно «говорить» о глубоком и вечном. И мы стремились к легкому моцартовскому дыханию, в репетиционном зале у нас случались вдохновенные моменты и открытия. После одного из них я позвонил жене и сказал: «Какой же у нас красавец первый акт». Она среагировала неожиданно: «Не говори заранее, помолчи лучше, а то сглазишь». Как всегда, оказалась права. Женщинам всегда виднее. На сцене спектакль немного утяжелился, слегка утратил легкость, воздушность, подвижность. Думаю, до премьеры мы успеем вернуть утраченное, ведь артисты — замечательные, и мы понимаем друг друга.
— Недавняя премьера в вашем Молодежном театре на Фонтанке – «Кабала святош / Мольер» по пьесе Михаила Булгакова, а сейчас вы работаете над «Дон Жуаном». Героя Мольер и высмеивал, и восторгался им. Закономерно ли это или простое совпадение?
— Наверное, закономерно — я думал об этом. «Кабалу святош» я тоже поставил не о Мольере, а о себе и о том, как развивается человеческая личность. Вообще, всегда и все неслучайно, особенно то, что связано с судьбой человека. Я слежу за зрителем, и вижу, как переживает публика за Мольера, как вместе с ним избавляется от страха, а когда он доходит до предела и разговаривает с королем на равных — в этот момент зал накрывает тишина, все замирают. Это — счастье.
— В вашей жизни был период, когда вы совмещали работу в двух городах. В Питере вы возглавляли Молодёжный театр на Фонтанке, а в Москве были главным режиссером Театра имени Станиславского. Тогда на ваш спектакль «Мужской род, единственное число» попасть было невозможно, хотя тогда, в 90-е, многие театральные залы пустовали. Почему вы оставили столицу?
— Случился конфликт с директором, когда я поставил спектакль по Мольеру «Мещанин-дворянин» и, знаете, был им доволен. Главную роль играл Борис Невзоров. Директор же решил, что я — постановщик востребованных бульварных спектаклей. «Мужскому роду» действительно сопутствовали аншлаги, хотя в 90-е людям было не до театров. Правда, я пытался даже в такую бульварную пьесу внести человеческий смысл. В общем, я уехал – страшно же, когда тебя решают использовать однобоко. Бульварные истории я умею ставить — в детстве меня окружали люди, похожие на их персонажей. Так что мне не составляло труда найти юмор, объем, жанр, типажи. Но наступило время поменять краски — и я это сделал. Потом во мне возник уже такой перфекционизм, от которого я страдаю и сегодня.
— Чем живет сейчас ваш Театр на Фонтанке?
— У нас интересный период. Режиссер, ученик Гриши Козлова, репетирует «Женитьбу» Гоголя. Моя выпускница ставит «451 градус по Фаренгейту» по Брэдбери. Я — в Москве и еще не выбрал пьесу для дальнейшей работы. Что я буду репетировать — загадка, и это немножко «дергает» труппу.
— Есть ли режиссеры, которые оказали на вас влияние?
— Лучше театра, чем БДТ Георгия Товстоногова я не видел — самые сильные художественные впечатления, продуманные формулировки, глубокие метафоры. Георгий Александрович оказал на меня огромное влияние. И еще итальянский режиссер Джорджо Стрелер всегда был мне близок.