Источник – Страстной бульвар, 10 №2/242
Текст – Виктория ПЕШКОВА
Минувший сезон Молодежный театр на Фонтанке завершил премьерой спектакля «Кабала святош/Мольер». Двойное название не случайно - сегодня Семёна Спивака интересует не столько возведенная для этой булгаковской пьесы в канон проблема противостояния художника и власти, сколько тончайшая система взаимосвязей судеб художника и окружающих его людей.
Не в традициях Театра на Фонтанке выпускать «датские» спектакли. Премьеру «Кабалы святош» не подгоняли намеренно к 130-летию Булгакова. В этом просто не было необходимости - Михаил Афанасьевич для этого театра служит своего рода камертоном, звучание которого меняется в зависимости от того, какое время на дворе. Худрук театра Семён Спивак обладает редкой способностью с математической точностью вписывать материал, с которым работает, в реалии, что называется, текущего момента.
В рубежном 2000-м он поставил «Дни Турбиных». Не про белых. И не про красных. Про дом, в котором никогда не сдергивают абажур с лампы, ибо он - священ. Режиссер сумел доказать разуверившемуся во всем и вся зрителю, что единственным надежным убежищем от вселенских катаклизмов является семейный очаг, в котором никогда и ни при каких обстоятельствах не гаснет огонь. В кризисном 2008-м настал черед «Дон Кихота», которого принято рассматривать как некое «завещание» драматурга. И снова разговор вышел из привычного для этой пьесы русла, поскольку режиссера волновало не столкновение хрупкой мечты с грубой действительностью как таковое (его последствия, как и механизм, давным-давно известны), а о том, как обычному, то есть «маленькому» человеку сохранить уважение к себе, несмотря на то что он фатально неудачлив и несчастен.
В пандемийном 2021-м (эх, знать бы наперед, сколько еще годов обречены нести на себе это клеймо!) пробил час «Кабалы святош». По традиции - так и тянет прибавить «освященной веками» - эту пьесу режиссеры рассматривали как возможность исследовать природу противостояния творца и власти. Судьба пьесы и автора не оставляли постановщикам иных вариантов, тем более что у большинства из них были свои счеты с этой самой властью. Однако, внезапно обрушившиеся на нас «новые времена» со всей беспощадностью доказали - никаких открытий исследования такого рода в обозримом будущем уже, судя по всему, не принесут, поскольку в природе самого этого противостояния ничто не меняется по существу - никакая власть не может позволить себе роскошь дать творческой личности столько свободы, сколько она хочет.
Возникает закономерный вопрос - что с этим делать? Очевидных вариантов всего два. Сбросить «устаревшую» пьесу с корабля современности или попытаться в очередной раз доказать уже давным-давно доказанную теорему, актуальности ради переодев булгаковских персонажей сообразно моде сегодняшнего дня. Оба ведут в тупик. Избежать его можно только если повернуться спиной к «канону». Семён Спивак так и поступил. Собственно, он не мог поступить иначе, но решение далось ему непросто - режиссер не скрывает, что ему было страшно приниматься за эту пьесу. И история Мольера - горестная и вдохновляющая - предстала в новом свете. Выдающаяся личность, сколь велик ни был бы отпущенный ей талант, является в одно и то же время и творцом, и частным человеком. Мольер - художник: драматург, писатель, философ, поэт... Но и подданный своего короля, и хозяин своему слуге; глава театрального предприятия и глава семейства; друг, возлюбленный, муж, отец. А потому вынужден существовать в двух мирах практически параллельно: вот он страстно обнимает любимую женщину и в ту же секунду выскакивает на сцену, чтобы «экспромтом» выдать очередной панегирик монарху, почтившему своим присутствием его представление. Вот эта двоемирность, на которую обречен талант, и интересна сегодня режиссеру Спиваку в первую очередь.
Принцип «двоичности» прослеживается во всем. В музыке, написанной специально для спектакля Игорем Корнелюком, известным своим умением выстраивать напряженную, психологически точную музыкальную драматургию (как подлинно театральный композитор, он участвовал в репетиционном процессе). В сценографии Степана Зограбяна, где за пределами магического и беззащитного мира закулисья (он выстроен почти вровень со зрительным залом), очерченного неверным блеском свечей, царит ее хтоничество Власть, ослепительный внешний блеск которой только подчеркивает внутренний мрак, тщательно скрываемый ею от посторонних глаз. В костюмах Софии Зограбян, облачившей «вертикаль власти» в белое-черное-серое и подарившей стихии театра сияние белого-красного-золотого.
Когда «Кабалу святош» собирались ставить в Художественном театре, Станиславский просил Булгакова как можно больше внимания уделить Мольеру-творцу. Драматург исполнил пожелание мэтра, тем самым поставив перед исполнителями этой роли непростую задачу - быть убедительными, транслируя вовне сущность глубоко внутреннего процесса. Мольер Сергея Барковского - легкий, подвижный, энергичный - расстается с пером и бумагой, только когда выходит на сцену или отправляется на аудиенцию к королю. Когда он увлечен очередным сюжетом, весь остальной мир перестает для него существовать. Жан-Батист и в чувствах своих объясняется письменно, перебрасывая через стол любовные послания красавице Арманде (Анастасия Тюнина). И это одна из самых пронзительных сцен в спектакле, поскольку девушка, восхищенная его талантом и силой, явно смущена пылкостью своего немолодого возлюбленного - она-то видит в нем в первую очередь опору, защиту, поддержку, что для выросшей без отца девушки более чем естественно. Неукротимая страсть Муаррона (Сергей Яценюк) ее пугает не меньше, но противиться голосу природы она не в состоянии.
Режиссер упрямо и последовательно, одну нить за другой, обнажает крепчайшие узы, связывающие Мольера с окружающими его людьми, снова и снова отражая гения в глазах тех, кто на него смотрит. Для несчастной Мадлены (Светлана Строгова) Жан-Батист составляет единственный смысл жизни, даже театр она любит меньше, чем его, а он, как большинство мужчин, не в состоянии понять, что дружба не может без остатка вытеснить любовь из сердца женщины. Когда Мадлена покидает кров Мольера, из нее в этот миг уходит жизнь - дальше только тоскливый и мучительный переход от бытия к небытию. Муаррон-Яценюк - ретивый сердцеед, возомнивший себя баловнем фортуны, которому все дозволено, - видит в своем приемном отце и наставнике только «ступеньку» на пути к грядущей славе, которая, конечно же, затмит славу самого Мольера. И ему предстоит заплатить за свое прозрение неимоверно высокую цену. Последняя трапеза в жизни Мольера не случайно решена постановщиком в символике «Тайной вечери» и притчи о блудном сыне.
Труппа Мольера - его дети, ученики и... наследники - в них сохранится искра его собственного таланта. В каждом. Независимо от того, выходит ли он на сцену, как резвушка Риваль (Нина Лоленко), пишет ли летопись мольеровского театра, как мудрый философ, но не слишком одаренный актер Лагранж (Андрей Кузнецов) или тушит в театре свечи и чистит хозяину башмаки, как неунывающий остроумец Бутон (Александр Черкашин).
Враги Мольера в спектакле Спивака - не враги, а противники. Режиссеру не интересно делать из короля и его присных «воплощенное зло». Наоборот, каждому персонажу он предоставляет возможность объяснить, что ими движет. А двигают ими вполне понятные человеческие чувства. Маркиз д'Орсиньи (Алексей Одинг) - дворянин старинного рода и просто обязан проткнуть шпагой любого, кто покусится на фамильную честь, тем более, если такую дерзость позволил себе «жалкий комедиант». И пусть комедиант ни в чем таком не виноват - клевета уже запущена, и у него нет другого выхода. Архиепископ Шаррон (Роман Нечаев) самолюбив донельзя, а потому свято верит в собственную непогрешимость и блюдет величие сана, в который облечен. Себялюбцы не в состоянии оценить остроумие шутки, пущенной по их адресу. А король Людовик (Андрей Шимко) к Мольеру расположен вполне искренне (насколько искренность вообще присуща властителям) - тот не клянчит у него ни наград, ни почестей, не ищет выгоды, кроме возможности писать и играть. Но грех Мольера, пусть невольный, бросает тень на величие монаршей власти, а на челе «Солнца Франции» не может быть пятен.
Впрочем, так ли уж неволен грех Жан-Батиста? Он любил женщину, но не дал себе труда задуматься о том, что ей принесла его любовь. Король готов был взять сторону Мольера в его конфликте с Шарроном - для его величества «Тартюф» был хлыстом, каким в любой момент можно указать архиепископу его место. И гнев Людовика, разрушивший жизнь Мольера, не расплата ли за то, что когда-то сам Жан-Батист пустил под откос сразу две жизни - Мадлены и Арманды?
У Булгакова Мольер умирает на подмостках Пале-Рояля. В спектакле Спивака они вынесены за пределы пространства сцены, поэтому зритель не увидит, как Жан-Батиста покидает жизнь. Зато станет свидетелем того, как великий актер и драматург выведет на поклон всю свою труппу. Гении приходят и уходят, театр остается. До тех пор, пока в зале сидит хотя бы один зритель...