Источник — «Караван историй», декабрь 2020 г.
Беседовала Алла Занимонец
На площадке актеры на особом положении. К нам повышенное внимание: оденут — разденут — накрасят — принесут чай. Ничего не делай, только играй. Но вот звучит фраза режиссера «Всем спасибо!» и ктото не успевает быстренько сбросить с головы корону, а несет ее в обычную жизнь. В результате получает по полной программе. Карета быстро превращается в тыкву. У меня самой такое бывает...
—Зоя, в этом году знаменательная дата у одного фильма, о котором вас, наверное, постоянно спрашивают. Тридцать три года...
— «Холодному лету...»?
— Да. И хотя в фильмографии актрисы Буряк сотня ролей, в первую очередь зрители вспоминают Шуру.
— Это начало моего профессионального пути, трамплин, с которого я отправилась в свой полет.
Конечно, когда тридцать с лишним лет назад шла на пробы, даже подумать не могла, что картина настолько громко прозвучит и окажется долгожителем. Когда «Холодное лето...» вышло в прокат и его крутили по всей стране, меня стали немедленно узнавать. Люди подходили в транспорте, на улице, звали в гости, буквально за руки тащили. Спрашивали одно и то же: «Ну как вам Папанов? А какой Приемыхов в жизни?» Я, может, и не против была бы рассказать, но не на бегу же, пока жуешь пирожок, опаздывая на занятия в институт. Обрушившаяся популярность совсем не понравилась.
Вообще, я переживала тогда непростой период. Мне всего двадцать, вся жизнь впереди, снялась у большого режиссера, а на душе раздрай. Дело в том, что мастер курса Лев Абрамович Додин, у которого училась в ЛГИТМиКе, категорически запрещал студентам сниматься. На площадку «Холодного лета...» я уехала без его разрешения, осознавая, что последствия будут печальными, а лучшего педагога, чем Додин, не представляла. Да и все вокруг твердили, что Буряк — везунчик, вытянула счастливый билет, попав в знаменитый вуз, да еще к самому Додину. Не понимала, чем заниматься, когда съемки закончатся, думала ведь, что это финальная точка, из профессии придется уйти. Короче говоря, было из-за чего переживать.
— Так что же повлияло на ваше решение сниматься? Имя режиссера Прошкина, знаменитые партнеры? Зачем рисковали?
— Потому что хотя Додин — лучший, я поняла: ТАК учиться больше не хочу. Надо что-то менять в жизни. В институте мы проводили дикое количество времени, приходили на занятия в девять утра, уходили около часа ночи, чтобы успеть вбежать в метро перед закрытием. В два вваливались в общежитие и падали на кровати замертво. А утром педагоги спрашивали: «Почему не прочитали новый роман, не выбрали отрывок и ничего не можете показать Мастеру?!»
Одним словом, никакого просвета, вокруг — одни и те же лица два года подряд.
К концу второго курса я очень устала. Утром вставала как зомби, одевалась, собиралась, выходила на улицу и... шла в противоположную от института сторону. Ноги сами уводили подальше от места «мучений». Когда поступала в театральный, надеялась, что буду успевать работать и в кино, и в театре. Жизнь актера представлялась многогранной, интересной. Предположить не могла, что нас, студентов, закроют в четырех стенах. Мы даже на концерты и спектакли ходили курсом и только с разрешения Льва Абрамовича.
Забегая вперед, скажу, что в итоге я доучивалась у Александра Куницына. У него занятия заканчивались в семь вечера. Оказалось, можно успевать гулять, читать и вообще — жить. «Холодное лето пятьдесят третьего...» стало палочкой-выручалочкой, за которую я схватилась с надеждой.
— Как роль вас нашла?
— Ассистентка Прошкина приехала в Ленинград, ходила по театральному, проводила опросы, описывала, какой типаж ищет. Кто-то ей сказал про меня. В перерыве, когда мы бежали на обед, она меня выловила и пригласила попробоваться. Но как?! Надо же ехать в Москву, а это проблематично. В общем, не сказать, что я сильно обрадовалась, но обстоятельства сложились так, что пара дней оказалась свободна.
Кто такой Прошкин, конечно, знала. Мне очень нравился его «Опасный возраст» с Алисой Фрейндлих и Юозасом Будрайтисом. Смотрела и фильм «Михайло Ломоносов». При знакомстве Александр Анатольевич очень понравился — мой человек! Спокойный, обаятельный, доходчиво объясняет актерскую задачу. В то время снимали так называемое ансамблевое кино, когда прежде чем утвердить на роль, актеров сажали рядом, глядели, как смотрятся в паре, как общаются. Теперь выдергивают тех, кто свободен, главное — медийных: идите играйте... Мои пробы прошли быстро, сыграли с Валерой Приемыховым одну сцену — и все.
Прощаясь, режиссер спросил:
— Как партнер?
— Чудесный!
Ассистентке сказала, что вряд ли приеду на съемки, поскольку в институте все очень строго. Смешно! Никто ведь не говорил, что меня утвердили. А через несколько месяцев сама позвонила на студию: «Здрасте, это Зоя Буряк. Оказывается, я скоро буду свободна и смогу сниматься».
При этом по-прежнему ничего о запуске картины не знала — может, она уже давно в работе. Тем не менее вскоре за мной приехал человек от Прошкина: «Вы утверждены. Собирайтесь».
Пришлось идти к Льву Абрамовичу. Теплилась надежда, что отпустит, — лето на дворе, впереди два месяца каникул. Хотя у курса были свои планы, мы должны были репетировать новый спектакль.
— Вы знаете о том, что своим студентам я не разрешаю сниматься? — строго спросил Додин.
— Конечно. Но очень хочется.
Понимая последствия, я все же уехала. На мое счастье, не отчислили, а перевели на курс ниже. Училась потом вместе с Евгением Дятловым, Олегом Погудиным, Дарьей Юргенс.
— До сих пор помню свои эмоции и слезы, когда первый раз посмотрела «Холодное лето...». Из зала зрители выходили в мертвой тишине, вытирая глаза...
— Я тоже хорошо помню ощущения, когда вместе с однокурсниками пришла в кинотеатр. Смотрела на экран и себя не узнавала. Всем была недовольна — и внешностью, и тем, как играла. Казалось, все испортила, а вот ребята были от картины в восторге, долго поздравляли.
Ко мне сразу же изменилось отношение в институте. Расскажу такой случай. Когда потеряла где-то студенческий билет и с понурой головой пошла в деканат его восстанавливать, услышала: «Вы снялись в таком хорошем фильме, Зоя! Сейчас выпишем новый!» А ведь обычно за утрату долго отчитывали.
— Расскажите о съемках.
— Они проходили в Карелии. Лето — белые ночи, нам очень повезло с погодой: тепло, солнечно. Смены длились по многу часов, в то время никто не отслеживал график.
Было ли мне легко играть Шуру? Приходилось постоянно преодолевать сомнения, неуверенность — я не знала, как лучше показать свою героиню. Дрожала перед серьезными сценами, думала: так, надо настроиться, погрузиться в материал! А Валера Приемыхов рядом шутит, смешит, анекдоты рассказывает, и вот я уже хохочу. Позже, набравшись опыта, поняла, что он старался меня расслабить.
Запомнила свои терзания — переживания по поводу возраста: не слишком ли взросло выгляжу? Мне же почти двадцать один, а Шуре лет пятнадцать. В эмоциональном плане между нами — пропасть. Приходилось вспоминать, какой я в ее возрасте была безбашенной.
— А в двадцать было уже не так?
— За два года в театральном я сильно изменилась. Хотя когда поступала, ни секунды в себе и своих способностях не сомневалась — с другим настроем идти в эту профессию нельзя. Но педагоги старательно объясняли, что мы несовершенны. В итоге появились зажим, неуверенность, исчезла легкость... Нас редко хвалили, чаще ругали, а ведь молодые нуждаются в одобрении, чтобы понимать — в верном направлении движутся или ошиблись дверью.
Зачем с нами так поступали? Чтобы каждая роль создавалась словно с нуля — в сомнениях, поиске. Чтобы мы докапывались до сути, а не играли с нахрапом, одной левой ногой. В этом особенность актерской профессии.
— Зоя, не могу не спросить об одном из самых страшных эпизодов картины — сцене изнасилования девочки Шуры...
— Снимали о-о-очень долго. С утра до позднего вечера. Сначала я бежала, потом плыла в озере, потом пошли дубли — бегу по одному участку, другому, бандит следом. Весь день костюмеры поливали меня холодной водой, ведь героиня только что из реки. Когда стемнело, перебрались в лес. К концу смены я страшно устала и продрогнув в мокром платье, слегла с ангиной.
— Давайте вспомним ваших прекрасных партнеров? Нина Усатова, Анатолий Папанов...
— С Ниной Николаевной нас познакомили еще перед съемками. Мне сказали: «Вот номер телефона твоей экранной мамы, звони, встречайся». Пришла в Молодежный театр, где в то время Усатова служила, после спектакля ее встретила, проводила до метро. В следующий раз увиделись уже на съемках. Она общительная, легкая. Мы потом еще снимались вместе.
С Папановым общих сцен совсем не было, но мы ездили из Петрозаводска, где жили, до места съемок в одном автобусе. Персональный автомобиль ему не подавали. В кино он яркий, характерный, а в жизни — очень простой. Каждую поездку вспоминал что-то интересное о друзьях-артистах, театре, съемках. Прекрасным был рассказчиком... Тем летом его коллеги из
Театра сатиры уехали на гастроли в Ригу, он планировал к ним присоединиться.
Когда съемки сцен с участием Папанова закончились, он отправился в Москву отдохнуть денек и вылететь в Ригу. А лето 1987-го было жарким. Анатолий Дмитриевич принял холодный душ и умер... Конечно, все мы были ошарашены, когда узнали о трагедии.
Папанова пришлось переозвучивать. За его Копалыча говорит питерский актер Игорь Ефимов, который мастерски имитирует голоса. Финальный эпизод получился пронзительным. Под стрекот камеры Папанов произносит: «Так хочется пожить по-человечески и поработать...» Я слышала оригинальную версию — мурашки бежали по коже. В фильме остался голос Ефимова.
— Зоя, какие еще фильмы столь же значимы для вас, как «Холодное лето...»?
— После окончания театрального института меня приняли в труппу Молодежного театра на Фонтанке. Начало девяностых — полное безденежье, безработица, и тут приходит приглашение на пробы к чешскому режиссеру Иржи Менцелю на «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Я любила этот роман Войновича, мы ставили в институте отрывки. Кстати, несколькими годами раньше ездила пробоваться к Рязанову, он тоже собирался взяться за «Чонкина». На главные роли утвердили Гундареву и Стеклова. Не меня, что было немного обидно. Но Эльдар Александрович картину в итоге не снял, что-то у него не сложилось. И вот звонят от Менцеля, а я снова не могу — на носу выпуск спектакля. Не поехала на пробы, хотя хотелось, даже попереживала, что такая прекрасная роль уплывет.
Была уверена, что никто ждать не станет, найдут другую артистку, но месяца через полтора снова звонок: «Зоя, приезжайте на «Мосфильм». Иржи меня увидел, обрадовался: «О! Это же Нюра!»
Тут неожиданно в павильон заглянул Гена Назаров, в то время студент Марка Захарова. Знакомые артисты, зная, что будет сниматься «Чонкин», чуть ли не пинками погнали Гену на киностудию: все были уверены, что роль его.
— А пробы здесь?
— Заходи! Встань рядом с Зоей. Ну-ка, поцелуйтесь, — просит Иржи.
Генка был мне по плечо, ему даже табуреточку подставили. И все, решение принято: «Хочу, чтобы эти двое играли».
Позже я узнала: прекрасная художница Ирина Гинно нарисовала, как должна быть одета Нюра: платье, косыночка. Заодно пририсовала лицо, случайно похожее на мое. Менцель посмотрел картинки и сказал: «Вот такую девушку мне и надо!» Когда мы увиделись, он меня сразу «узнал».
— Роман Войновича веселый. Съемки были такими же?
— Скажу прямо: режиссер не очень понимал юмор автора, именно поэтому и решил снимать в «Чонкине» русских актеров, надеясь, что те сообразят, о чем играть. Взяться за эту работу его уговаривал продюсер, потому что незадолго до того Иржи снял фильм о жизни современной чешской деревни. Казалось, видимо, что человеку тема близка, ему несложно снять историю о русском солдате.
Менцель честно старался разобраться в шутках, внимательно читал сценарий, потом откладывал со словами: «Ничего не понимаю...»
На площадку приезжал Войнович, и каждый раз они с Иржи спорили, даже конфликтовали. В итоге автор остался недоволен фильмом, хотя мы старались и точно знали, про что играем.
Так нередко бывает: экранизируют хорошее произведение, но если нет интересного режиссерского решения, получается средненько. На мой взгляд, книга намного смешнее, чем фильм. Искрометный юмор у нас куда-то пропал. В театре так тоже случается: читаем пьесу и умираем от смеха, начинаем репетировать — ни разу не смешно.
Съемки запомнились еще и тем, что проходили под Прагой, в курортных Подебрадах. На выходные всей толпой ездили гулять в Прагу. Это была моя первая поездка за границу. Для девяностых Чехия была сродни сегодняшней Луне — абсолютно другой, шикарный, яркий мир!
Деревню выстроили где-то в полях — несколько домов, церквушка. На площадку приводили кабана, кур. Мы их долго приручали, вживаясь в роль. Вечерами, уставшие, но довольные, шли купаться на озеро. Чех Франтишек встречал нас копчеными карпами, которых ловил тут же. Пили холодное пиво, пели песни под гитару. Здорово проводили время!
Все актеры, кроме меня, были московские — Володя Ильин, Зиновий Гердт, Валерий Золотухин, Сергей Гармаш, Алексей Жарков, Татьяна Кравченко, Таня Агафонова и легенда кино Мария Виноградова, которая играла «Звездного мальчика». В общем, одни знаменитости.
— Молодая артистка хорошо себя чувствовала среди них?
— Вполне. Все были заводными, всем нравилось погулять, посмеяться, песни попеть до утра. На съемках выматывались, но едва нас привозили в гостиницу в эти Подебрады, тут же оживали: «Ну что, куда пойдем?»
После съемок «Чонкина» если с кем-то из актеров случайно встречались, всегда со смехом вспоминали чешские посиделки.
— Вы снимались в фильме «Царь Иван Грозный» с Игорем Тальковым. Какое он произвел на вас впечатление? Говорят, что женщины рядом с ним теряли голову.
— Со мной такого не случилось. Мы ездили на съемки в одной машине, но не общались, совместных сцен у нас тоже не было. Я играла холопку Пашу и появлялась лишь в сценах с Ларисой Шахворостовой. Игорь играл князя Серебряного. Фильм, который снимали по мотивам повести Алексея Константиновича Толстого, собирались так и назвать. Но на монтаже выяснилось, что Кахи Кавсадзе в роли Ивана Грозного Игоря просто переиграл — был интереснее и убедительнее. Что неудивительно: ведь Тальков музыкант, а не актер. Кахи вообще всю историю вытащил, и она зазвучала иначе. Поэтому название пришлось сменить.
Игорю картина не понравилась, он даже извинялся на премьере перед съемочной группой. Произнес длинный монолог: «Простите, не думал, что так получится...» — и убежал.
Он писал замечательные песни, но актерство — это другое. Наверное, просто не знал, как существовать в материале, и как человек тонко чувствующий, понял свою ошибку. Приглашая его, продюсеры думали, что привлекут публику, ведь Тальков был популярным. Картину, кстати, я с тех пор не видела... Состав был звездным — Любшин, Крючков, Андрей Мартынов, Гаркалин.
— Грустно, что в вашей жизни кино стало меньше?
— В театре лежит моя трудовая книжка. Об этом всегда напоминает режиссер, когда прошу: «Можно уехать на съемки?» Конечно, обидно, когда срываются хорошие роли, но что поделать?.. Если все актеры труппы начнут бегать по съемочным площадкам, репертуар полетит к чертовой матери, а я занята во многих кассовых спектаклях. Например билеты на «Касатку» разлетаются в первый день продажи. Очень его люблю! Выпускала, когда мне было чуть за тридцать. Сейчас — за пятьдесят, а мы все играем его и играем, всегда при аншлаге.
— Ваш бывший однокурсник Евгений Сидихин когда-то ушел из труппы БДТ, сделав выбор в пользу кино.
— Для меня театр был и остается на первом месте. Наверное, Женя почувствовал уверенность, что всегда будет востребованным. И ведь не ошибся! Вижу его периодически на экране, играет благородных военных в больших чинах. Со мной такого не произошло, никогда не надеялась, что смогу бесконечно сниматься.
Актерская профессия сложная... А уходящий год вообще стал адом: карантин, театры закрыты, съемки приостановились и все — мы без работы.
Трудные времена были и в пору юности. Когда наш Молодежный театр оказался на грани закрытия, по «Ленфильму» гуляли ветер да бездомные собаки. В девяностые пришлось думать о том, чем заняться еще кроме
актерской профессии. Но я понимала: даже если рискну начать новую жизнь, от расспросов о кино не избавлюсь. После «Холодного лета пятьдесят третьего...» меня везде узнавали, поэтому решила просто потерпеть, выждать.
Помню, восприняла как спасение, когда благодаря протекции Вити Бычкова попала в «Особенности национальной охоты». Он предложил Рогожкину задействовать меня в эпизоде с доярками, а Вилле Хаапасало попросил за свою тогдашнюю подружку Саару, на которой потом женился. Получилось ярко, объемно. Моя роль крошечная, но ее многие запомнили. И Саара зрителям понравилась, хотя у нее даже слов не было — она же не говорила по-русски.
— Зоя, вы поступали в театральный в середине восьмидесятых. Какие типажи тогда были среди абитуриенток? Сейчас исключительно модельные, сплошные «леди совершенство».
— Худых высоких красавиц на курсе не было совсем. Хотя нет, одну вспомнила, но она быстро ушла.
Мастер, набирая студентов, примерно представляет типажи героев своего будущего курсового спектакля. Эта — веселая служанка, та — героиня, а вот ее бабушка. Как я уже сказала, поступала к Додину. Его спектакль «Братья и сестры» по Федору Абрамову был тогда очень популярен. Постановку собирались обновлять, играть молодым составом. Видимо, Лев Абрамович видел меня в одной из ролей, раз принял.
По поводу своей внешности я тогда не размышляла. Красавицей себя не считала, но была уверена: смогу рассказывать истории своих героинь так, чтобы зритель и смеялся, и рыдал. Ребенком обожала читать, представлять, как выглядят герои, фантазировать, проживать вместе с ними жизнь. Хотелось все это сыграть на сцене.
К маме нередко подходили люди и говорили: «Вашей девочке надо сниматься в кино». Она не обращала на эти слова внимания и отнеслась как к блажи к моему сообщению о том, что после школы пойду в театральный. Какая девочка не мечтает стать артисткой?! Тем не менее отговаривать не стала. Такого как «Ты с ума сошла! Посмотри на себя в зеркало!» не было. Думаю, мама хотела, чтобы я убедилась сама: эта профессия не для меня.
Папа тоже не особенно верил в мои способности. Когда в первый год я не поступила и вернулась в Одессу, родители хором сказали: «Ну все, хватит. Давай выбирай педагогическое или медучилище, получай нормальную женскую профессию».
И я поступила на учительницу начальных классов. Честно говоря, не собиралась посвящать жизнь школе, намеревалась на будущий год снова попытать счастье в театральном. Но получилось так, что осенью на первом курсе отправилась на съемки фильма «Подвиг Одессы». Девочки — в колхоз на картошку, а я — на площадку. Вернулась радостная: еще бы, снялась в патриотическом кино о комсомольцах-добровольцах, защитниках города! А со мной никто на курсе не разговаривает... Отворачиваются, отводят глаза — обиделись. Я психанула — оно мне надо? И пошла за документами.
— Никогда не думала, что в кино так легко попасть.
— Я ведь занималась в народной студии киноактера, частенько приглашали в массовку и групповку. К «Холодному лету...» у меня было порядка десяти работ. В «Подвиге Одессы» впервые дали роль со словами. Платили, кстати, хорошо, рублей семь в день. Для девочки без образования — серьезная сумма по тем временам.
— Ребенком вы сыграли в «Зеленом фургоне», который до сих пор любим зрителями.
— У меня в нем крупный план: сижу в оперном театре и плачу — переживаю из-за того, что на сцене убили Ленского. Сама себе там не понравилась... А первое появление на экране было в эпизоде не помню уже какого фильма. Я там внимательно слушаю речь председателя колхоза.
В Одессе меня узнавали, подходили знакомые — одноклассники, соседи: «Ой, Зоя! Мы тебя видели!»
Однажды девочки со двора окружили:
— Зоя! Ты была в костюме медсестры, а после того как подошла к телефону, куда ушла?
Я понимала: они приняли кино за реальность, ждут от меня продолжения истории, какой-то биографии героини. Подыграла:
— Делать уколы больным!
— Ваше детство прошло в Одессе. Юмор передается вместе с воздухом?
— Я не родилась в этом городе. И родители не были одесситами. Мы жили на окраине, в кооперативном доме, где поселили людей с Севера. Но я наблюдала за местными — за шутками, реакциями. Надеюсь, что-то передалось. Я смешливая. Когда пришла в театр, коллеги без устали «кололи» меня на сцене. Это им легко удавалось.
— Интересно, почему из теплой Одессы решили поехать учиться в холодный Ленинград? Не в Москву хотя бы...
— В Ленинграде тоже есть море — это во-первых. Во-вторых, у меня здесь много родственников по маминой линии. Пока поступала, жила у родни, потом переехала в общежитие — кому понравится, что девочка возвращается из института в два ночи?
В Москву я, конечно, хотела. Даже поехала на туры в год, когда набирал Гончаров. Это был 1985-й, в столице проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Экзамены сместились. В приемной комиссии сказали, чтобы я возвращалась в августе на третий тур, а в Ленинграде все шло своим чередом. Боясь потерять форму, решила просто попробовать силы, показаться в ЛГИТМиК. Меня приняли, и я осталась, чтобы не рисковать. С тех пор прошло тридцать пять лет...
— Никогда не было мысли рвануть в Москву, где больше работы?
— Рассудила так: столица рядом, если надо — меня найдут, сяду в поезд и приеду. Я привязалась к своему театру, к дружному коллективу, люблю свои спектакли. Их шесть, репетирую седьмой. Сменить на другую труппу — нет. Не хочу быть чужой.
— Город быстро вас принял?
— Первые два года, как уже рассказывала, жизнь проходила в замкнутом пространстве театрального института: несколько педагогов и двадцать пять студентов. Мы варились в собственном соку, каждый день один и тот же маршрут: общежитие — институт — общежитие. Оно у нас было таким, как показали в картине «Москва слезам не верит». Веселым, громким! Там обитали будущие актеры, режиссеры, кукольники. Двери не закрывались, все без конца ходили друг к другу в гости. Если случайно выпадал свободный час и хотелось лечь, открыть книжечку, сделать это было невозможно. Обязательно кто-то толкался рядом, заходил, начинал трепаться: «А что это ты делаешь? А как дела?» И бла-бла-бла...
Часто ели в складчину. Кому-то посылки передавали, мне родители подкидывали деньги. Были такие, кто постоянно ходил по комнатам: «Ребят, клея нет? Ой, что это у вас, пельмени? Угостите?»
Телефон — единственный на вахте — звонил круглые сутки. Там же оставляли записочки. Бежишь в ночи в свою комнату, вахтерша уже спит. Утром спешишь в институт, она протягивает бумажку, а там — вчерашняя просьба позвонить срочно.
Редко выбиралась к родственникам, так что Ленинграда толком не видела. Но мне нравилось ехать рано утром на троллейбусе до Моховой и смотреть в окно. Город очень красивый. Если занятия заканчивались чуть раньше, шла пешком до Невского, а там в метро, чтобы успеть на последний поезд.
Мы были молодыми, беззаботными, с надеждой смотрели в будущее, верили, что все хорошее впереди. Потом театр предоставил мне жилье, непонятную маленькую двухкомнатную квартирку. Туда я переехала с еще одной молодой артисткой. Постепенно, к сорока годам, накопила на собственную — спектаклями, съемками, гастролями.
— Сейчас молодые артистки покупают квартиры лет в тридцать, а то и раньше...
— Если сниматься в длинных сериалах, например когда один закончился и сразу начался следующий или съемки идут параллельно, наверное, можно
обзавестись жильем и раньше. У меня не так гладко сложилась профессиональная судьба. Звать звали, но мыльные оперы жуткие и скучные. Казалось, наврежу карьере, если соглашусь на такую работу. Хотя финансово это, безусловно, выгодно.
— Из ста картин в вашей фильмографии сколько удачных, на ваш взгляд?
— Хотелось бы верить, что хотя бы половина. Честно говоря, не все картины со своим участием смотрела. Нет времени! Иногда пройдет лет десять, случайно включаю телевизор, вижу себя на экране и думаю: «Ой, а я ничего! Какой же я была дурой! Как могла себе не нравиться тогда?!» Иногда знакомые звонят: «Зоя, какая хорошая у тебя роль в таком-то фильме!»
Есть несколько картин, о которых не хочется вспоминать. И сценарий неважный, и режиссер слабый, который не в состоянии что-то исправить.
С нетерпением жду выхода на экраны фильма «Цыпленок жареный». НЭП, Петроград, история банды — сюжет захватывающий. Моя героиня — опекунша одного из главных персонажей — женщина сострадающая, душевная. Ключевые события картины проходят на ее глазах.
— В основном вам сейчас предлагают роли мам?
— В основном да, но, например, в сериале «Дылды» я сыграла стервь. Разлучницу, интриганку, любовницу главного героя, которого играет Сергей Рубеко.
Сейчас снимаем продолжение, линия моей героини тоже длится. Это интересная работа, и образ неоднозначный. Сначала она демонстрирует лучшие качества, располагает, вызывает полное доверие, а потом оказывается, что такая нехорошая! Не скажу, что случится невероятный перевертыш, но зрителю будет интересно.
— На ваших глазах у коллег случались приступы звездной болезни?
— Бывает, актеры по неопытности думают о себе слишком много. Не всех можно хвалить. Стоит им лишь сказать, что сегодня хорошо сыграли или просто органично смотрелись в кадре, — и вот уже крышу снесло. Человек позволяет себе кричать на персонал, швырять бутылки в стену: «Да ты знаешь, кто я?!»
С кем-то такое случается по слабости характера, когда кажется, что птица счастья уже поймана за хвост, поэтому можно смотреть на других свысока, оскорблять, срывать съемки. Но дело в том, что съемки закончатся и придется вернуться в обычную жизнь.
Да, на площадке актеры на особом положении. К нам повышенное внимание: оденут — разденут — накрасят — принесут чай. Ничего не делай, только играй. И ты возносишься над бытом, ощущаешь себя принцессой. Но вот звучит фраза режиссера «Всем спасибо!» и кто-то не успевает быстренько сбросить с головы корону, а несет ее в обычную жизнь. В результате получает по полной программе. Карета быстро превращается в тыкву. У меня самой такое бывает — опьянение и отрезвление...
— Зоя, многие мужчины говорят, что жениться на артистках нельзя. Что же с вами не так?
— У большинства на первом месте профессия, а не дом. Если у меня репетиция, все брошу и побегу. Даже ночью. Сто лет не подписывала контрактов, в которых смена не определялась бы двенадцатью — не меньше! — часами. Плюс дорога домой — еще два. И еще пара, если не укладываемся в отведенные двенадцать. В итоге часто рабочий день длится шестнадцать часов. Захожу в квартиру, бреду в душ и валюсь спать. Все, меня нет, полностью выключена из жизни, опустошена. Ни есть не хочу, не разговаривать...
Это возвращение буквально из другого измерения. В голове — не то, что происходит дома, а мысли, как сидел костюм, правильно ли произнесла текст, туда ли наклонилась. Зачастую никакого перерыва в съемках или между спектаклями нет, нужно выспаться, утром снова надеть «чужой костюм» и продолжить играть. Не до завтраков, уборки дома и прочего бытового. Какому мужчине это понравится? Для них то, что я описала, — катастрофа. Надо расставаться — либо с мужчиной, либо с профессией.
— Вам и правда сложно, Зоя...
— Хорошо, если мужчина это понимает. А бывает, не хочет вникать, и тогда несутся упреки: «От чего можно устать? Чем ты там вообще занималась?!» И на вопрос «Когда вернешься домой?» у меня нет ответа. Да и сам вопрос, честно говоря, бесит.
Кроме того, нам приходится обниматься с партнерами — посторонними мужчинами. И понять, по-настоящему бурлят страсти или мы играем, невозможно.
— Вы влюбчивая? Можно же заиграться и влюбиться в партнера?
— Я влюбчивая, да! И это сильно помогает в работе. Вот представьте: надо играть чувство. Если партнер неприятен, то как?! А при симпатии и определенном влечении задача нетрудная. Актеры — фантазеры, и работая над ролью, мы что-то обязательно додумаем, домечтаем. В процессе можно не заметить и перейти границы. Но съемки закончились, и пора возвращаться на бренную землю.
Когда ты еще неопытный актер, думаешь: необходимо погрузиться в обстоятельства, чтобы чувства стали реальными, и начинаешь «подкручивать пружинки». С опытом приходит понимание, что можно абстрагироваться и просто представить, вообразить, чтобы не утонуть случайно.
— Научились?
— Сейчас я уже другие роли играю, кроме того, в театре легче, чем в кино. Спектакли идут не один год, партнеры знакомые. Надо лишь вспомнить свои ощущения и пройти их еще раз, чтобы не было затертости.
— Обывательское представление о смысле жизни — это семья. Наверное, вас не раз спрашивали, почему вы одна, а как же дети?
— А у меня роли! Официальный брак был, недолгий. С актером. Разошлись и больше не общаемся.
В самом начале карьеры, когда я только начала работать в театре, был страх: а если появится ребенок? Он же отнимет время, силы, не получу заветную роль. Я всегда отдавала себе отчет, что профессия отнимает у меня почти все эмоциональные силы. Если мудрый мужчина в состоянии это понять, то ребенок — точно нет.
Казалось, если буду бегать на спектакли, репетиции, съемки и оставлять детей одних, они точно не отнесутся с радостью к вечному отсутствию матери, посчитают, что их оставили. Предоставленные самим себе дети, сами знаете, начинают искать, куда бы податься, где найти общение. И в итоге — изломанные судьбы. Сколько подобных трагедий в актерских семьях...
— Что бы вы сказали той, еще совсем молодой Зое?
— Что ни о чем не жалею. Сложилось все ровно так, как должно было быть. После спектаклей подходят люди с глазами, полными слез. Говорят, что за вечер переоценили свою жизнь, получили второе дыхание. Это настоящая магия! Ради этого я и выбрала профессию...
Иногда играю трехсотый или пятисотый спектакль, вроде история стара как мир, но подходит зритель, увидевший его впервые, и плачет: «Никогда не думал, что ТАК можно об этом рассказать». В этом наша актерская сила.