Источник – журнал «Философия отдыха», февраль-март 2023 года
Беседовала Светлана ГУБАНОВА
Этот режиссер готов долгие месяцы шлифовать каждый свой спектакль, чтобы наполнить его светом и потом поделиться этим со зрителями. Вокруг себя Семён Яковлевич Спивак собрал единомышленников – получилась труппа Молодежного театра на Фонтанке. На их выступлениях часты аншлаги, а выпускники курса Семёна Яковлевича в РГИСИ гордо называют себя «спиваками». О творческом методе мастера, отношениях в коллективе, планах и неумении отдыхать читайте в интервью.
Семён Яковлевич, вы уже 33 года возглавляете Молодежный театр на Фонтанке, которому исполнилось 43 года. За такой долгий срок менялся ли ваш стиль руководства труппой?
Я в Ленинград приехал в 1967 году с Западной Украины и представления о настоящем театре не имел. Начинал я в любительском театре-клубе «Суббота», и его создатель, известный критик Юрий Александрович Смирнов-Несвицкий, вложил всем нам тогда понимание, что театр – это компания, семья. И когда я пришел в Молодежный театр на Фонтанке, то стал строить семью. Я не руководитель, а как бы отец, набираю себе родственников.
Получается, в своей основе ваш подход оформился сразу…
Да, но развитие идет. Раньше я мог только один спектакль в год делать, а сейчас одновременно репетирую три, то есть мы с артистами ближе стали. Но на это ушло 30 лет! Выработалась некая методика, основанная на психологии, теории Станиславского и понимании развития театра. Как вы знаете, современный театр в России разделился на две части: одни занимаются духом, как наш театр, например, а другие занимаются, как бы выразиться… эффектами, развлечением. И это грустно. Но нам это разделение помогло быстрее «склеиться», объединиться...
Когда это разделение произошло, как вам кажется?
Думаю, в 1990-е годы. И некоторые люди теперь видят театр только так – через призму развлечения. Мы же занимаемся человеком, а в человеке самое интересное – слушать про себя и смотреть про себя. Как говорил Н. В. Гоголь, «искусство ставит зеркало перед природой». Я не могу не верить Гоголю, он для меня авторитет. И вот мы ставим перед природой человека зеркало, а вернее, ставим его перед собой и, изучая себя, изучаем человека в целом. Вот, собственно, наше кредо. В эту сторону мы и двигаем театр.
А какой вы руководитель – авторитарный или демократичный?
Я разный, конечно же, но когда ставлю спектакли, когда разговариваю с артистами, то работаю с их глубиной.
Уже 20 лет я занимаюсь йогой. Это не религия и не коммерческая йога, где неумелые люди учат других выполнять асаны… Мой учитель живет в Мадриде, это выдающийся человек, перед которым я преклоняюсь. У него много учеников, в том числе министры и члены Академии наук Испании, и каждому мастер дает свои упражнения. Для чего все эти люди занимаются йогой? Для того чтобы расти дальше.
Вроде как это побочное занятие, но для меня все переплетено… Я стал прозорливее, чувствительнее, интуитивнее. Раньше, например, я не понимал, что такое свет в спектакле. Почему люди идут на нашу «Касатку»? Потому что она светлая, она горит, как солнце. Чтобы этого добиться, мне нужно было напрягаться.
Чем мы занимаемся? Мы берем пьесу и начинаем зажигать каждое слово в ней. И на это уходит, конечно, много сил. Возьмите, например, «Три сестры». Это такой же светлый спектакль… Можете себе представить, что нам надо было каждое слово перевести в тепло, в любовь, в свет?..
Вы говорите про осознанность, про осмысление текста?
Да. И это осмысление текста идет не умом, а каким-то другим органом… Умом сделанных спектаклей сейчас очень много. Но является ли это искусством?
Говорят, вы можете репетировать спектакль и год, и два. Это связано именно с вашим творческим методом?
Да, с вчитыванием, вчувствованием. Спектакли рождаются долго, но потом они и идут 20 лет! И перед каждым показом мы репетируем несколько сцен. Вначале артисты были немножко удивлены, но я привел в пример симфонический оркестр: они играли сто раз какую-то симфонию Д. Д. Шостаковича, но перед выступлением снова репетируют ее. А чем артисты отличаются? Это тоже творцы, и мне нужно создать из артистов оркестр…
Сколько людей говорило мне, что они посмотрели спектакль на одном дыхании!.. Они не знают, что на это потрачены неимоверные силы, и за легкостью и глубиной на самом деле очень много труда…
Когда к вам приходит артист, как вы понимаете, что это ваш человек? И, наоборот, по каким моментам видите, что не сработаетесь?
Во-первых, актеры играют отрывки. Видя человека, пока идет показ, можно многое о нем понять… Во-вторых, я же не Бог. Я ошибался много раз, когда брал к себе кого-то. Это как женитьба: бывает, люди женятся, а позже понимают, что человек рядом – чужой. А в семье самое главное – это духовная близость. Все остальное, что происходит между мужем и женой, и рождение детей тоже, это уже результат духовной близости. Такая близость, мне кажется, и есть самое главное – и в жизни, и в труппе.
Ваши спектакли-долгожители «Крики из Одессы», «Касатка», «Жаворонок», «Три сестры» идут по 20 лет и очень любимы публикой. С годами они в чем-то меняются, трансформируются?
Конечно, мы же растем… В отпуске, например, все равно думаешь о работе иногда. Вернее, всегда… Потом возвращаешься в театр и видишь спектакль больше со стороны. Так портные сошьют платье, а потом на примерке предлагают женщине: «Давайте выпьем чаю и еще раз посмотрим». Это делается для того, чтобы убрать впечатление и посмотреть на изделие другими глазами. И у меня после перерыва появляется свежий взгляд. Сцены, которые начинают холодеть или больше меня не увлекают, не затягивают, я исправляю. И артисты на это идут. У нас вообще сознательные артисты в театре. Они понимают: это нужно для того, чтобы выполнить свою миссию.
Священник, который освящал Молодежный театр, любит наши постановки и не считает их спектаклями. «Это проповеди», – сказал он мне. Каждая пьеса, оживленная на сцене, является уроком. И он тем сильнее, чем ближе получается подойти к человеку, а не к персонажу. Зритель должен видеть на сцене не персонажей, а людей, которые живут, тогда и происходит слияние с залом. Для этого мы и репетируем. Я обманываю немножко артистов, а самом деле, устраивая репетицию, за два часа до начала спектакля незаметно затягиваю их в спектакль…
У вас в этом сезоне готовятся две премьеры – «Васса Железнова» Максима Горького и «Глубокое синее море» Теренса Рэттигана. Расскажите, пожалуйста, почему выбрали именно этот материал?
У британского драматурга Рэттигана грандиозная пьеса: люди, которые любят друг друга, расходятся в разные стороны – как будто на ровном месте. Меня очень удивило, что тут нет измены, нет другой влюбленности, а расходятся они потому, что нет той самой близости. Причем Рэттиган сделал своего героя летчиком периода Второй мировой. Эта война героя немного «ударила», так что он стал жестким, стал слишком жестким, и теперь никак не может понять свою любимую женщину. Думаю, Рэттиган хотел показать, что война делает с человеком. И мне показалось важным поговорить с нашим зрителем об этом.
А чем вас заинтересовал Горький?
У Горького очень знакомая современному зрителю ситуация: богатые родители очень любили детей, но когда отец смертельно заболел, дети только и ждут его кончины, чтобы наконец завладеть всем нажитым добром. Мать не узнает своих детей, а они весь спектакль ждут… Мне кажется, это очень современная и при том вечная тема. Горький в своей пьесе попал в общечеловеческую проблему.
В одном интервью вы сказали: «В театре надо «писать стихи» о жизни, а не выливать на зрителей ушат грязи».
Да, я так считаю. С тех пор как начал заниматься йогой, я не выпил и 50 грамм. Но однажды пришел в один известный петербургский театр на популярную постановку. У меня было чувство, будто меня всего облили грязью… И после спектакля я напился. Дома был скандал страшный, а мне просто не хотелось жить… Есть, по-моему, статья «доведение до самоубийства»…
Вообще, когда нашего великого режиссера Петра Наумовича Фоменко спросили, что такое современный театр, он ответил так: «Его первая заповедь: все люди – дерьмо. И вторая: ни уму ни сердцу». Этим, к сожалению, сейчас часто увлекаются молодые режиссеры.
А вам самому когда-нибудь хотелось похулиганить, где-то спровоцировать зрителя?
А я всегда хулиганю! У нас, например, есть спектакль «Семья Сориано» – это история про семью, но рассказанная иронически. Или идет спектакль «Наш городок» американского драматурга Т. Уайлдера о том, куда человек попадает после смерти. Несмотря на трагизм темы, там юмора и хулиганства достаточно, и зритель это с восторгом принимает.
Семён Яковлевич, ваш взгляд на театр и его влияние с возрастом как-то менялся?
Скажу так: я всегда хотел помогать людям. Я пытался поверить в какую-то другую философию, пробовал обозлиться, стать жестче, но у меня не получилось. (Хотя я, конечно, бываю зол. Но я это вижу, понимаю. И мой учитель меня поддерживает: «Ты скажи себе, что ты злишься. И злость тогда растворяется. Ее надо назвать».)
Я давно уже не вылупившийся птенец, прошел долгий путь, поездил по свету и могу сказать: знаете, жизнь сложна. И не только у нас. В Испании, во Франции, в Аргентине, в Польше и везде – жизнь сложна, все люди живут сложно… Мне кажется, им нужен витамин какой-то, дружеское плечо, какая-то мягкая сила, любовь… И я считаю, что это мое, тут-то я и «выхожу на сцену». Все мои спектакли поставлены для того, чтобы дать людям силу, поддержку.
Хотя у нас есть и жесткие постановки. «Метро», например. Но это специально сделано, чтобы зритель понял, что как-то надо сопротивляться злу.
Какой спектакль из многочисленных вы считаете своей визитной карточкой?
Знаете, в каждый период это разные спектакли для меня. Когда я еще работал в Театре им. Ленсовета, у меня был замечательный спектакль «Дорогая Елена Сергеевна». Позже он стал знаковым и для Молодежного театра.
Потом такой визитной карточкой была «Гроза» Н. А. Островского. В школе, разбирая эту пьесу, Катерину называют «лучом света в темном царстве» и очень осуждают Кабаниху. Ну а как должна вести себя мать, если видит, что жена ее сына, Тихона, заглядывается на другого мужчину? Катерина влюбилась очень сильно, а Борис ее предал, я считаю. Меня тогда интересовало, что такое цельный человек и что такое нецельный. Сейчас же время такое, что люди в большинстве своем нецельные: сегодня они скажут одно, завтра – противоположное… А что, если цельный человек попадет в общество? Что, если он встретится с нецельным? Вот это я и проверял. Катерина не может играть, подличать, притворяться. Вот она полюбила – и не скрывает… И конечно, она погибла.
Точно так же мы ставили «Идиота». Ф. М. Достоевский, работая над романом, сначала мечтал поместить в XIX век Христа и посмотреть, что бы с ним было. Но потом решил, что эта задача, может быть, невыполнимая, и взял просто открытого, наивного человека. Там очень много юмора из-за этого: князь Мышкин часто не знает и не понимает, как себя вести. Если он любит, так и говорит: «Я люблю вас, Настасья Филипповна», и так далее. Мы сделали только половину романа, но это законченное произведение по инсценировке Г. А. Товстоногова. Спектакль, может быть, не вызвал оглушительного резонанса, но это замечательный спектакль, я его очень люблю смотреть. Вообще, я смотрю почти все спектакли и делаю замечания, потому что, бывает, роли иногда покрываются пылью, и я помогаю артисту эту пыль стряхнуть.
Прямо каждый вечер смотрите спектакли?
Да, если только нет отмены или экзамена у студентов. И, в принципе, по спектаклям любого режиссера можно понять, какой он человек. Это очень интересная тема для отдельного разговора. Так что Мышкин – это я, Катерина – это я… То есть я ставлю спектакли о том, что меня волнует.
Вот сейчас со студентами готовлю спектакль по пьесе прекрасного драматурга Александра Вампилова «Прощание в июне» – о том, как взрослые пытаются переделать детей… Мне кажется, это на каждом шагу происходит, мир преподает молодым людям страшные уроки… Это очень смешной спектакль получается! И очень грустный, даже трагичный, одновременно.
Прямо как жизнь, да?
Да! Мой самый любимый жанр – это трагикомедия, когда вот эта жизненная смесь переносится на сцену… Спектакль выйдет в июне или в сентябре, тогда можно будет его посмотреть.
Какие для вас критерии хорошего спектакля? Когда вы понимаете, что все удалось, получилось?
Впечатление. Если у меня есть большое впечатление, значит, все хорошо. А если впечатление у меня как-то не очень, тогда надо еще поработать…
Вы сегодня часто упоминали про йогу и своего учителя. Как вы к этому пришли? Что случилось с вами в 50 лет, что вы заинтересовались восточной философией и стали практиковать? И как это отразилось на работе с артистами?
Все произошло случайным и мистическим образом. У нас в институте завкафедрой сценического движения был Иван Эдмундович Кох, он в свое время еще окончил Пажеский корпус. Так вот его дочка Алёна Стурова однажды сказала мне: «Сегодня у тебя день рождения. Хочешь, я подарю тебе учителя?.. Я ему звонила, он тебя ждет». Мне стало интересно, так что сделал шенген и полетел в Испанию. И когда засомневался, стоит ли в это углубляться, меня на удивление поддержали родные. Конечно, они видели изменения, потому так ратовали.
И спектакли изменились… Теперь, даже если я делаю жесточайшие замечания, ироничные, насмешливые, артисты точно знают, что я их люблю в этот момент. Они понимают, что я критикую не для того, чтобы покуражиться и потоптать их. Обычно люди боятся серьезных разговоров. А у нас артисты не расстраиваются, они видят, что я их люблю. И это йога дала.
Я довольно долго параллельно был главным режиссером Театра им. К. С. Станиславского в Москве. Там работал артист Борис Невзоров, которого я очень люблю. Он играл у меня Журдена в мольеровском «Мещанине во дворянстве». Я видел, что Бориса никогда в жизни не поправляли. Во время антракта он первым ждал меня и получал удовольствие от того, что ему делают замечания, потому что видел в этом заинтересованность режиссера. Вот так.
Очевидно, что вы горите своей работой, у вас множество планов и идей. А отдыхать получается?
Я не умею отдыхать. В Мадриде у учителя бываю самое большее шесть дней, для меня это праздник, конечно, и особенное время. А в отпуске очень тяжело, потому что я ничего не умею в жизни, кроме как репетировать. Недавно прочитал, что С. П. Королёв так же мог всего три дня побыть на даче и после этого заболевал от отдыха. Но ему было легче, потому что он уходил в отпуск, а вся его команда работала. А как театр уходит в отпуск? Уходят сразу все, театр стоит пустой
… А пустой театр – это такая грустная картина, если бы вы знали…
Летом я живу за городом, возле Агалатово. Жена там всегда при деле, разводит цветы… А мне трудно.
Лето для меня– напрасно прожитые недели... Недавно купил велосипед, начал ездить, чтобы как-то справляться…