СЕРГЕЙ БАРКОВСКИЙ: ВИДИМО, Я ПЕРФЕКЦИОНИСТ

– Сергей Дмитриевич, у вас очень нетривиальная история вхождения в театральную профессию: вы с красным дипломом закончили философский факультет Ленинградского университета, получили стабильную профессию преподавателя и вдруг сменили ее на зыбкое артистическое будущее. Что подпитывало вашу уверенность в правильности принятого решения? – Внутренний голос виноват – я частенько к нему прислушиваюсь. Да, после защиты диплома (о воображении как творческой способности) открывались неплохие перспективы: место на кафедре, аспирантура, кандидатский минимум. Но я спросил себя: чем бы я хотел заниматься всю жизнь, философией или театром И ответил однозначно: философия – наука интереснейшая, но я чувствую себя на своем месте и могу сделать что-то по большому счету только на сцене, а не за кафедрой. А поступил я на философский факультет сначала на отделение научного коммунизма. Будучи комсоргом школы и считая себя частью «передового отряда советской молодежи», я решил, что для строительства коммунизма нужно овладеть научными знаниями, но скоро почувствовал, что знания эти «попахивают» лженаукой, и перешел на отделение собственно философии. Стало намного интерес нее учиться. Однако настоящая жизнь для меня кипела в театре-студии Ленинградского государственного университета. Там я почувствовал, что хочу, могу и должен быть на сцене. Осталось этому научиться. Но получить второе высшее образование в СССР было архитрудно. Пришлось вооружиться разного рода прошениями и рекомендациями и отправиться в Москву обивать министерские пороги. К счастью, чиновник, принимавший решение, был ко мне благо склонен. – А почему нужно было обязательно получить актерское образование ?Точнее, два: вы ведь учились на режиссерском факультете и попутно получили профессию актера. Оба диплома – красные. Откуда такое стремление делать все на высший балл? – Видимо, я перфекционист. И, видимо, в отца – он учился на отлично и в школе, и в техникуме, и в институте. Хотя сам родом из глухой белорусской деревеньки. Я считаю, если берешься за что-то, то нужно заниматься этим с полными затратами и всерьез, либо не заниматься вообще. – Однако режиссером вы тоже не стали. Почему? – Еще одно правило для себя вывел: делать нужно только то, чего не можешь не делать. Если нет режиссерского «зуда», нет неутолимой внутренней потребности ставить спектакли – не чего соваться в режиссуру, даже если у тебя хорошая школа. В Молодежном театре идет единственный мой режиссерский спектакль «Волшебный полет над Багдадом». Я его сделал 20 лет назад и с тех пор ставить спектакли не тщусь. Конечно, обе профессии – и философия, и режиссура – мне помогают в основной работе. Актерское дело чувственное, интуитивное и во многом стихийное. Поэтому иногда необходимо отстраняться и спокойно, трезво и, если нужно, холодно анализировать сделанное. В репетиционном зале и на сцене я «тумблер режиссуры» в себе отключаю. Там рациональность мешает: актер должен довериться своей природе, а также автору и режиссеру, которые создадут особый мир, особую систему отношений на сцене. Актер же «рождает» человека, который живет в этом мире по его законам.

– За что вы любите Молодежный театр и так горите им? – Это живой, содержательный театр. Тут занимаются «человековедением». В какой степени успешно – другой вопрос. Здесь налаживают на сцене «живую жизнь», а это редкость в «современном», «постреалистическом», «постпсихологическом», «постдраматическом» театре, где правят оригинальничание, эпатаж, режиссерский произвол (по отношению к актерам, зрителям и, прежде всего, к авторам), раздаются «пощечины общественному вкусу», царит анархия. А за всем этим, по сути, – пустота. Еще наш театр – светлый театр. Среди серьезных и даже тяжелых тем всегда есть место для легкости, простоты, юмора. Кроме того, мы все время обновляем спектакли, «затачиваем» их под день сегодняшний. Художественный руководитель театра Семен Спивак присутствует, за редким исключением, на каждом спектакле. И, если нужно, вносит коррективы. Мы репетируем постановки, которые идут уже много лет, поэтому часто зрители приходят на одно и то же название по несколько раз. – В прошлом году в репертуаре появились ваши моноспектакли – пушкинская триада, которая в 2000-х годах была поставлена в Пушкинском центре режиссером Андреем Андреевым. Формат моноспектакля очень сложен и для актера, и для зрителя. Но эти ваши работы были очень тепло приняты публикой… – Потому что это прежде всего потрясающий материал! На прошлом спектакле треть зала была наполнена школьниками, но я этого даже не заметил: они не мешали, прониклись, внимали! А ведь дети, если им не интересно, могут «убить» спектакль. Пушкина окружали незаурядные люди – и друзья, и враги. А сам поэт! Их чувства, мысли, идеи вне времени, не суетные, объемные и, что поражает, пророческие. Зрители смотрят спектакли с огромным вниманием и, видимо, находят параллели с нашим днем. Например, финал на прошлом «Флюгарине» («Авдей Флюгарин, или Commedia dell’arte из истории российской журналистики») несколько раз прерывался аплодисментами, хотя это просто монолог старика. Публика улавливает и вечное, и злободневное, поэтому реагирует, и реагирует так живо и непосредственно. Поскольку я на сцене один, то мой партнер – зрительный зал. Характер нашего взаимодействия зависит от решения спектакля, степени «прозрачности» четвертой стены и многого другого. И каждый раз наладка, настройка живого общения со зрителями происходит по-новому. В спектакле «Жуковский. Прощание» я говорю с публикой почти шепотом. И надо сделать так, чтобы 300 человек сидели, затаив дыхание. А в «Истории села Горюхино» незаконченность текста дает нам со зрителями право немного домыслить, по-своему прочесть это многоточие и даже похулиганить. – После такого глубокого погружения в пушкинский материал не изменилось ваше отношение к поэту Вы согласны, что Пушкин – наше все? – Для меня Пушкин – самый великий русский. Он, как никто другой, сумел выразить суть России, русского человека. И ни с какими военачальниками, ни с какими правителями его не сравнить. Если хотите, мы все говорим сейчас на «его» языке. Я в этом каждый раз убеждаюсь, играя моноспектакли. И надеюсь, если сленг и мат нас не победят, что русский разговорный язык останется пушкинским. – У меня к вам неожиданный спортивный вопрос. Говорят, вы всерьез увлечены спортом и даже возглавляете футбольную команду театра… – Я всегда занимался спортом: в молодости волейболом и легкой атлетикой, сейчас – теннисом и футболом. Кроме того, сама профессия требует быть в тонусе. Футбольная команда в театре крепкая – мы в лидерах среди театров города. И даже рекордсмены по победам на кубках им. К. Ю. Лаврова и Комитета по культуре. Мое участие в игре, правда, не самое активное, скорее, представительское: попробуй угнаться за молодежью. Я выпускаю себя на поле, когда уже не страшно испортить счет, но еще можно забить гол. Иногда получается. Футбол я люблю не только за движение, но и потому, что это своеобразная модель актерской профессии: у каждого игрока – отдельная роль, взаимодействие с партнерами, своя драматургия, простор для импровизации. Все как в театре! Не бывает одинаковых матчей. И спектакли не повторяются. Что-то по-другому, чуть-чуть иначе, по-новому. И теннис люблю. Он сродни моно спектаклю – все зависит от тебя одного. С удовольствием участвую в Рождественском и Губернаторском турнирах. И даже не безрезультатно. – Позвольте задать традиционный вопрос о планах. – Этот сезон выдался довольно напряженным. Поучаствовал в съемках семи сериалов: «Котов обижать не рекомендуется», «Годунов», «Воскресенский», «Шпион №1», «Конь изабелловой масти», «Екатерина. Самозванцы», «Последний срок». Сейчас идет озвучивание. Надеюсь, эти фильмы скоро увидят зрители. В театре идет работа над тремя спектаклями. В Молодежном театре репетируем спектакль по очень сложной пьесе Михаила Булгакова «Кабала Святош», а также идет работа над пьесой Эрика Эмманюэля Шмитта «Загадочные вариации». В театре им. Миронова пытаемся разобраться с почти абсурдистским материалом пьесы «Академия смеха» Коки Митани. Планов громадье, надеюсь, справлюсь.