СПИВАК: «МНЕ НЕ НУЖЕН ЧЕХОВ В ЖЕНСКОМ ПЛАТЬЕ»

- Семен Яковлевич, какие темы вас волнуют в обществе? - Мне не хватает сегодня вокруг нежности, мягкости, добра. Об этом я попытался сказать в своем последнем спектакле «Добрый человек из Сычуани». Мы открыли Брехтас другой стороны – не социально-политической, а человеческой. Сделали просто историю о том, как замечательный человек превращается в дерьмо, о том, что если бы его не остановила божественная сила, неизвестно, что стало бы с ним. Думаю, такие превращения и происходят сегодня с людьми. Идет колоссальная деградация души. Человек вынужден поменяться и выпустить иголки. Жесть, как говорит молодежь. Это волнует сегодня многих и поэтому на нашем спектакле аншлаги. В то же время мудрость пьесы заключается в том, что она напоминает: все мы состоим из двух половинок. В мире все по паре: день и ночь, правая и левая руки, правая и левая ноги… - А сердце одно. - Одно. Оно находится посередине. В нас есть добро и зло, а сердце посередине. Если мы не осознаем и не будем выбирать чуть-чуть в сторону добра, наступит конец света. Не тот, о котором говорят в телепередачах, не упадет метеорит... Это будет конец света в душе. Просто будет гаснуть, и гаснуть, и гаснуть, человечность, гуманность. Поэтому мы назвали спектакль «Последнее китайское предупреждение». Иронично, конечно, но вопрос поставили ребром. - Вы думаете, что уже настает конец света в душе? - Это заметно по образованию, культуре. Межличностные отношения стали более прагматичными. Эта деловитость, расчетливость, противопоставлена человеку, который хочет испытать радость, играть как ребенок, у которого работает душа. Вы не задумывались: почему стало меньше художественных произведений? На мой, режиссерский взгляд, потому что стало опасно.- Что опасно? - Опасно жить. - Как это связано с произведениями? - Стало опасно жить. Организм человека так замечательно продуман, что как только появляется опасность, у него включается ум. Во время опасности мы начинаем думать, как поступить, чтобы выжить. А если это психологическая, энергетическая опасность, когда окружающие тебя озлоблены? Она убивает чувства. Есть такая поговорка: бог садится на пустое место. Классический пример – пушкинская «Болдинская осень», когда из-за холеры были закрыты все дороги и Александр Сергеевич метался, метался и остановился: и в этой тишине его ангел начал диктовать ему стихи. Это моя точка зрения. Я думаю, что мы сейчас никак не можем создать в голове пустое место в хорошем смысле слова, и отбросить мысли о карьере, конкуренции, ценах на билеты, зарплатах артистов... Вдохновение – сродни безумию, как говорили великие… - Вы рассчитываете сцены, когда ставите спектакли, как это делают режиссеры кино? - В минимальной степени. Дело в том, что когда я работаю, то должен быть абсолютно беззаботным. Весь расчет в спектакле интуитивный. Когда идет репетиция, то появляется чувство, наверное, знакомое вам. Вот вы пишите-пишите, пока не закончится чувство, так ведь? Так и у меня. Если мы репетируем, и рождаются чувственные, художественные идеи, я не отпускаю людей спать… - Нарушаете Трудовой кодекс. - Нарушаю. Но мы не закончим, пока идет творческий процесс. Пока идея не покинет. Так я понимаю творчество. Спасибо моей жене, что на этот период она берет на себя все проблемы – домашние, финансовые, автомобильные. Я даже театром не руковожу в эти дни. - Как же он без вас? - Налаженный механизм какое-то время работает сам. Однажды во время репетиции спектакля «Семья Сориано» ко мне подошла с документами директор. «Лилия Анатольевна, простите, но я сейчас в Италии», - ответил ей. Она даже опешила. Но я говорил серьезно. - Вы сказали, что сегодня в обществе много агрессии. Судя по последним опросам, россияне стали действительно более агрессины. Вы не задумывались: откуда она появляется? - Я думаю, что это закономерно. Понимаете, когда зарождались капиталистические отношения, не только в России, а вообще, то еще можно было как-то закрепиться. Сейчас же во всем мире установилась олигархическая система. Круг богатых перестал расширяться. В него могут попасть единицы, или случайно женившись или выйдя замуж. Возьмем, к примеру, простого инженера. «Я хорошо работаю, - думает он. – Получаю 15 тысяч. Жена работает медсестрой, получает 12 тысяч. Но ведь с каждым годом я становлюсь профессиональнее, и, значит должен получать 25 тысяч, может, и больше». Это если говорить о материальной стороне. Я рассуждаю, как режиссер, как психолог. А в жизни этого инженера ничего не меняется – он получает те же 15 тысяч из года в год. При этом по телевидению ему каждый день рассказывают, как замечательно и прекрасно живут богатые люди. Надо обладать сознанием Джавахарлала Неру, чтобы убеждать себя: «Ничего-ничего, они так живут, а я так. Хожу в дешевый магазин, и мои дети будут ходить в дешевый магазин». Мне кажется, когда у человека нет надежды что-то исправить в своей жизни, то умный, талантливый - уйдет в религию, а человек средних способностей станет агрессивным. Он начнет презирать себя, за то и за это: не может купить жене хорошую вещь, отдохнуть зарубежом... - Может, он прав? - Думаю, что нет. - Если вспомнить дореволюционное время, барон Штиглиц построил художественное училище, Морозов – МХТ. Я уж не говорю про больницы, народные дома, школы, которые строили богатые люди того времени. А что построили для людей нынешние богатые? - Все это так. Мой дед, которого я никогда не видел, был приказчиком, скопил деньги и открыл свой магазин. В 1940 году, когда советская власть пришла на Западную Украину, его посадили, и больше его никто не видел. А он своим талантом, честностью, умением уважать других построил свой денежный достаток. Мне кажется, что те, кого вы назвали, люди определенного строя. Они понимали, что им повезло, и понимали проблемы других людей. Недаром есть теория, что Бог дает человеку деньги на сохранение. Наверное, все, кто строил для людей верили в высшие силы. Вы знаете, что Станиславский потерял все свои заводы, отдав деньги на строительство МХТ? Это были люди другого склада, люди чести. Сегодняшняя финансовая элита получила все очень быстро. На первом занятии со студентами я объясняю им, что процесс есть во всем, и использую термин «личинка - куколка-бабочка». Это процесс. Если человек не понимает этого, то не сможет видеть других, не сможет сам ничего построить. Недавно на Культурном форуме обсуждали вопрос: «Почему не принимают закон о меценатстве?». «Будут уходить от налогов», - такой был ответ. И он говорит именно о непонимании процесса. В нашем обществе много нормальных, отзывчивых, добрых людей. Они сегодня не всегда могут сориентироваться, начинают делать ошибки, считают, что им нужно забыться. Хороший театр или кино помогает им открыться. В восточной философии говорится о том, что человек должен обязательно стремиться к радости. Мы бываем счастливы, когда забываем о себе. В той же философии есть некая таблица, согласно которой, на первом месте стоит Бог, на втором любовь, потом – творчество, любовь к детям, деньгам, водке, и так далее. То есть много путей стать счастливым. По этой же таблице можно понять, как идут степени деградации. Для себя сделал вывод, деградация – это получение удовольствия от более низких вещей – алкоголь, насилие, агрессия... Если один человек выбирает любовь к творчеству, то другой может забыться в водке или финансовой прибили. Как йог, я интересуюсь восточной философией. Она мне кажется проще, чем западная, и более интеллектуальной. Кстати, в том же трактате я прочитал, что любой из путей забвения себя требует увеличения дозы. Любовь к Богу, творчеству, женщине, алкоголю, деньгам, отрицательным эмоциям... Это очень интересное и точное наблюдение. Заметил и по себе. Если раньше проводил в театре три часа, потом пять, то сейчас приезжаю к часу дня, и уезжаю после полуночи. - В чем вы видите задачу театра? - В том, чтобы дать человеку возможность подняться над реальностью. Дать душе возможность взлететь. - У вас театр психологический. Но если посмотреть на афиши в городе, то у публики больше востребованы комедии и водевили. Народ хочет шоу. - Все правильно. Потому что ему тяжело живется. Это одна из форм забвения себя. Посмотрите центральные телеканалы – танцуют все! - Это все блестки. - Да, когда не нужно ни о чем задумываться, размышлять. - Как вы относитесь к тому, что современные молодые режиссеры все чаще эпатируют публику своими провокационными решениями в постановках особенно классики? - Я думаю, что на это их подвигают молодые критики. Журналистам нравится что-то раздувать. Сегодня провокационность в режиссуре стала очень важна. Меня не надо провоцировать. Если я пришел в театр, то и так все пойму, без провокаций. А это все шум, шум, шум. Настоящий шум не внешний, а внутренний. Это тоже очень опасная тенденция. Тоже вопросы добра и зла. Но я не люблю говорить о ней, потому что не люблю судить. - Но ваше мнение тоже важно и интересно. - Хорошую книгу всегда хочется читать в тишине, чтобы не шумели, не стреляли. Я люблю читать дома. Если читаю пьесу Чехова, то меня не нужно провоцировать и предлагать представить Чехова в женском платье. Это всего лишь мода. Она должна отойти. - Вы ведь до сих пор ведете курс? - Мои студенты уже учатся на пятом. - Как думаете, они будут востребованы? - Думаю, что мы их оставим в нашем театре. Для резерва. Сегодня их двенадцать, через год, наверное, останется восемь, потом еще кто-нибудь уйдет. - Уйдут? - Конечно. Кто-то женится, не станет хватать денег. На первом курсе было двадцать пять студентов. - У вас есть свой прием в общении со студентами? - Не знаю. Стараюсь быть с ними честным, и говорить не как с детьми, а как со взрослыми. - Анатолий Васильев недавно опубликовал статью, где пишет, что театр, живущий на госдотации, рано или поздно может умереть. По его мнению, это вызывает не только зависимость от бюджета, но еще и потому, что рано или поздно те, кто дает деньги, попросят чего-нибудь. Ваш театр тоже получает дотации из бюджета. Не видите в этом опасности? - На самом деле, у нас небольшие дотации. Мы сейчас сами относительно много зарабатываем. Теперь у нас два зала, раньше было триста мест, теперь – семьсот. Они всегда заполняются зрителями. Я понимаю, о чем говорит Васильев, но в связи с этим можно вспомнить жизнь Мольера, как он ходил к королю и просил деньги на театр. Я думаю, что без дотаций репертуарного театра не будет. - Значит, с мнением Васильева вы не согласны. - Нет. Но я его боготворю. - Сейчас идет соревнование театра с кино и телевидением. Ваш театр не проигрывает? - Нет. Иначе у нас не было бы так много зрителей. Можете зайти на сайт комитета по культуре, и посмотреть данные. Наш театр по доходам стоит в первой строчке вместе с Мариинкой. Значит, мы что-то делаем. Мы не ставим водевили, у нас не раздеваются женщины, нет антрепризных спектаклей. Мы ставим проблемы. Мы живем в обществе, и болеем вместе с ним теми же социально-психологическими болезнями. Мы ставим спектакли о себе, и, значит, об обществе. Люди приходят к нам, и видят, что мы их понимаем. Зрители хотят видеть спектакли не про марсиан, а про себя. Мне кажется, у нас в театре много таких постановок. - Чтобы завершить наше обсуждение темы поднятой Анатолием Васильевым о зависимости от тех, кто дает деньги. Предположим, если Вас попросят о чем-нибудь? - О чем могли бы попросить? - Понятно, что просить поставить что-то про Путина или «Единую Россию» не будут. Но вот, скажем, будут выборы, и вас попросят сказать хорошие слова про него или про партию. - Ради театра и моих друзей я многое сделаю. Время сложное. Мольер тоже ходил на прием к королю. С властью надо общаться. Но я никогда не позволю перечеркнуть мою природу. Для художника обязательно должна быть внутренняя черта, которую он четко видит.