СЕМЕН СПИВАК: СОХРАНИТЬ ЛЮБОПЫТСТВО К ЖИЗНИ!

Кого Вы считаете своими главными учителями в профессии? Я учился у Штокбанта и очень ему благодарен. Но параллельно учился у Товстоногова и работал с ним, я считаю, что выше авторитета и примера для меня нет. И если я куда-то стремлюсь, то к такому театру, каким его видел Товстоногов. После его смерти я два года видел его во сне: он просто сидел и смотрел на меня. Возможно, у него были какие-то идеи, связанные со мной и театром. Однажды он приглашал меня на постановку, но я в это время выпускал «Танго" и вынужден был отказаться. Больше мы не общались. Видимо, он приглашал режиссера только один раз. Вы работали в разных театрах и с разными людьми, какими качествами должен, по-Вашему, обладать главный режиссер? А какими - не должен? Первый мой главный режиссер - Геннадий Михайлович Опорков. Он с триумфом работал в Красноярске, потом добился успеха здесь, возглавив Ленком, поставил «С любимыми не расставайтесь» - на этот спектакль невозможно было попасть, и поставил совершенно гениальный игровой спектакль «Три мушкетера». Но в обкоме партии обсуждался вопрос о его увольнении. Это было очень сложное для него время, и я помню его глаза: он на репетициях все время оглядывался. Я чувствовал огромное давление на него, которое выдержать было очень сложно, он стал пить. В области пространственного мизансценирования я получил от него очень много, он умел оживлять огромную сцену Ленкома, ныне «Балтийского дома». Геннадий Михайлович умер рано, в 48 лет, он остался для меня Мастером и большим художником. Но ему не хватало силы проявить волю в общении с труппой, застольное общение с артистами тоже шло не на пользу. То есть Вы не пьете с артистами? Скажу несколько слов и отсяду, или уйду. Я очень люблю своих артистов, но иногда они пользуются близостью. Театр Ленинского комсомола мне объяснил, что пить - нельзя, дружить - нельзя, откровенничать тоже нельзя, можно только работать, что я и делаю с утра до вечера. А как было в Театре имени Ленсовета? Я очень любил Владимирова, у него в театре атмосфера была - просто не передать. Владимирова все называли папой: папа сказал, папа назначил, папа сделает сам... Он как-то ладил с ними, через юмор, ироничность, он мог быть очаровательным, был очень открыт артистам, но иногда у него такими становились глаза, что просто страшно было смотреть и в этот момент все разбегались. У меня один из самых светлых периодов в жизни - два года работы в Театре им Ленсовета. Опоркова все уважали и жалели, а Владимирова большинство просто боготворило. Волю он проявлял, труппой владел, влияние у него было огромное. Он был большой человек. Они преподали мне урок - что надо и что не надо делать в театре. А какие уроки Вы извлекли из собственного опыта художественного руководства? Я так для себя определил: есть режиссеры - отцы семейства, и есть режиссеры - любовники, у них замечательные головы и светлые мысли, они перелетают с цветка на цветок и живут от спектакля к спектаклю. Отцу семейства, чтобы остаться интересным для артиста нужно все время меняться, я поэтому и йогой стал заниматься, чтобы менять какие-то подходы. Никто не замечает работу художественного руководителя в театре - вот что я понял за все эти годы, так же, как мы не замечаем работу матери она там подотрет, там что-то вымоет, быстро приготовит обед, куда-то сбегает, а кажется, да что она вообще делает... Работа худрука не видна как и работа матери. Я смотрю все спектакли - ежевечерне, последние четыре года я постоянно репетирую перед спектаклем какие-то сцены, некоторые артисты не понимают зачем, а мне кажется, что, например, «Три сестры» с улицы просто не сыграешь, надо настраиваться. Театр мне многое объяснил в жизни, в том числе такую вещь, что в театре и жизни действует третий закон Ньютона: сила действия равна силе противодействия. Я в одном трактате по дзэнбуддизму прочитал, что творческий человек всегда истероидный психопат и общаться с ним нужно не прямолинейно, а как-то искушая, сооблазняя, выкручивая - на это тоже уходят очень большие силы. Я всегда ждал, что кто-то заметит эту незаметную работу и поблагодарит, потом я с этими иллюзиями распростился. Какие моменты Вашей работы в Молодежном были самыми тяжелыми? Когда я пришел в Молодежный и меня на первой встрече с актерами спросили чей это будет театр, я ответил - конечно же, театр Спивака. Сегодня я повел бы себя умнее. А тогда началась война, начался мой самый трудный период и я был к нему абсолютно не готов. Могу признаться - я каждый вечер пил полтора года. Это был самый трудный период - первые три года в Молодежном просто ад, я даже Библию читал, общался со священниками... А по-настоящему радостные моменты, высшие точки удовлетворения? Таких было несколько. Первый – к нам вдруг приехал Мрожек, на мой взгляд, последний великий драматург. Посмотрел "Танго" и после спектакля вдруг сказал: "Я никогда не видел «Танго»! Жена ему: «Что ты говоришь, Славомир, мы очень много видели». А он повторяет: «Я никогда до этого не видел «Танго» - и мы поняли, что ему спектакль очень понравился. Это был момент огромного воодушевления. Еще один момент, когда мы поставили «Три сестры» и нас пригласили в Мелихово на чеховский фестиваль. На следующий день было обсуждение, на которое собрались ведущие чеховеды и критики. А я на него не пошел: незадолго до этого у меня умерла мать и было соответствующее настроение. И вдруг с обсуждения прибегает Рома Нечаев и говорит: «Там такие выступления, что даже неудобно слушать - в позитивном смысле». Это обсуждение меня тогда очень сильно поддержало – я чуть ли не впервые за два года улыбнулся. Незабываемое обсуждение! А недавно – еще один памятный момент. Пришли артисты Театра комедии на "Наш городок" и сказали, что никогда не видели такого уровня постановки после спектаклей Фоменко. И у моих друзей режиссеров Гены Тростянецкого и Володи Ветрогонова было то же впечатление, мне было хорошо, и я спал крепко в эту ночь. Или был такой момент, когда я в Москве ставил «Мещанина во дворянстве» и встретил артиста, который меня просто очаровал - Борис Невзоров, он играл Журдена. Я на репетиции бежал, это был праздник, потому что он всегда был готов к репетиции и играл замечательно. Таких моментов особого душевного подъема было в жизни много, к ним относится, конечно, и рождение моей дочери Эмилии. Вас не смущает, что отмечая столь солидный юбилей, Вы руководите Молодежным театром? Я отношусь к этому названию не столь серьезно - просто так называется театр. Я не думаю, что театр должен делиться на какие-то градации, возрастные, в том числе. В тех философских трактатах которые я читал, считается, что человек как река - он одновременно живет в истоке, в течение и в устье; то есть человек одновременно и младенец, и взрослый, и старик. У меня комплексов по отношению к названию Молодежный давно нет. У нас много молодых зрителей – это главное. И, мне кажется, мне удалось сохранить любопытство к жизни и свежесть восприятия, которые, признаюсь, иногда мне очень мешают - как будто мне двадцать лет! Что новое Вам хотелось бы еще сделать? В молодости я находился на уровне бытового, чувственного представления о театре. Потом ставил спектакли, в которых было философское отношение к жизни - немножко грустное, немножко ироничное. Сейчас мне интересней всего колоссальные обобщения - на уровне притчи… Меняется моя внутренняя жизнь и меняются мои творческие краски. Если бы Вы не стали режиссером, кем бы Вам хотелось быть? Я стал бы учителем и мне кажется, что я бы нашел себя в этом. Или психологом, потому что мне интересно помогать человеку, освобождать его. Мне очень нравятся книги по философии. Мог бы увлечься религией. Но в принципе всем этим я занимаюсь и сейчас.